Фаворитки французских королей

Отдавали ли себе отчет присутствующие на брачном пиршестве великие сеньоры, скольким несправедливостям, насилиям и притеснениям обязаны они этой роскошью? Сколько страданий и слез было испытано и пролито, чтобы осуществить и явить миру такую великую победу золота и человеческого тщеславия, богатства и чувственности! Не одних лишь диких животных поражали стрелы прекрасных охотниц. Их стрелы пронзали сердца несчастных. И лишь силою наглого грабежа и варварской расточительности они, эти волшебницы из волшебниц, строили себе великолепные и изящные жилища, собирая и накапливая в них одно из творений и чудес света за другим. За празднествами непременно следовали проскрипции. Сладострастие сменяла жестокость, и оба слова стали звучным девизом этого века. Время от времени сжигая тех или иных еретиков на костре, король пребывал в мире со своей совестью. Такого нам было не увидеть при дворе прежних королей. Запах крови и ветер костров разжигал сладострастие, Такого не было даже в достаточно мрачные времена Людовика XI или в совсем уж драматические десятилетия Столетней войны.

В эпоху наихристианнейшего из королей короля Генриха II всяким адюльтером гордились, видя в нем, с легкой руки короля, едва ли не вершину супружеской жизни. Супружеская измена наполняла гордостью душу каждого изменника — будь то мужчина или женщина. А между тем на глазах у восхищенного двора король упорно продолжал обращаться со своей шестидесятилетней метрессой как с подлинной и сладострастной любовницей, хотя в действительности любил ее всего лишь как верную, добрую и старую подругу. Он вовсе не желал замечать, как в народе все больше накапливается гнев против этого бесстыдного, беспардонного фаворитизма, становящегося историческим феноменом, а с другой стороны историческим скандалом (весьма, кстати, затянувшимся) его царствования. Кажется, он даже принял всерьез всю ту странную пародию на рыцарские нравы, которые давно уже стали подлинным анахронизмом посреди постоянно бушующих низменных страстей и конфликтов того времени. Он был рожден с задатками прекрасными и благородными, но лесть сделала его ненавистным и смешным в глазах подданных. Фаворитизм губил Диану де Пуатье, но он же губил и короля. А посему, исходя из логики истории, за преступлением (и грехом) следовало наказание. И явилось это наказание в виде уже известного нам дома Гизов, столь хитроумно и намеренно либо глупо и неосмотрительно возвышенных фавориткой на погибель дома Валуа.

Протестанты, пришедшие в отчаяние от несказанных и ничем не оправданных жестокостей, обрушившихся на их головы, сломя голову ринулись на путь ужасных восстаний. Кровь их жертв взывала к отмщению. 10 июня 1559 года король направился в парламент для нанесения окончательного удара по еретикам и встретил там решительное сопротивление. «Это вовсе не незначительная и маловажная вещь, — воскликнул, выслушав его речь, советник Анн Дю Бур, — обрекать на смерть тех, кто готов даже в пламени костра призывать имя Иисуса Христа… И что же! В чем собственно состоят их преступления? Чем они заслужили столь ужасную смерть? Виновны ли они перед Господом в ужасном разврате, адюльтере, клятвопреступлении, ежедневно совершаемом на наших глазах! Нет! Тысячу раз нет! Они виновны лишь в том, что несут свет Евангелия во мрак римского порока и разложения, обращаясь к нам и прося лишь делительной реформации, святого преображения!» Советник Дю Фор выразился с еще большей ясностью. «Следует понимать, говорил он, — что есть те, кто сотрясают и губят церковь, и нашим временам подходят слова пророка Илии царю Ахаву: „Именно ты и губишь Израиль“. Генрих II пришел в отчаяние. Что-то надо было делать со столь дерзкими ораторами. И он велел их схватить и отправить в Бастилию. И раздражение его на сих говоривших было так велико, что он объявил, что будет сам присутствовать при сожжении „негодяев, чтобы собственными глазами удостовериться в их исчезновении“» ^[224].