Фаворитки. Соперницы из Версаля

От настоятельницы Маргариты

Успенский монастырь, улица Сен-Оноре, Париж

1 апреля 1750 года

Многоуважаемая маркиза Помпадур!

Примите мой поклон, мадам. Ваша дочь прекрасно устроилась, комната меблирована, как и предусматривалось, и повар получил четкие указания. Обычно мы не разрешаем оставлять мягкие игрушки, поскольку Господь запрещает сотворять кумиров, но ягненок – священное животное, по святости с ними могут сравниться только голуби. Мы почистили игрушку, и один глаз выпал, но как только глаз пришили на место, Ваша дочь перестала рыдать.

Как Вы и велели, ее называют мадам Александрин. Одна из юных монахинь пожаловалась, уверяя, что подобное обращение к маленькой девочке следует приберечь для особ королевской семьи. Только представьте себе, мадам, как она была наказана за свою дерзость. Следуя Вашим указаниям, мы также учли, что только избранные наши послушницы могут быть ее подругами в играх. Ее образованием займется сестра Анна, из семьи Ноай, – более достойного учителя трудно и представить.

Она научит ее читать и писать, и я уверена, что вскоре Ваша дочь сама сможет написать своей любимой матушке письмо.

Остаюсь, мадам, Вашей преданной слугой перед Богом,

мать Маргарита

Глава двадцать девятая

К счастью, наступает лето, и я приглашаю Луи в свой новый замок в Бельвю. Это первый замок, который я возвела с нуля, первый, который по-настоящему принадлежит мне. Он станет нашим идеальным убежищем, подальше от придворных тревог, подальше даже от Шуази, который всегда меня отравлял. И Креси: даже если сам Буше перекрасил панели, я все-таки знаю, чьи привидения и какие страдания видели стены под этой побелкой.

Ропот недовольства продолжается; критики уверяют, что Бельвю слишком мал и приуменьшает величие короля, однако в то же время он считается слишком дорогим. Мною все всегда будут недовольны, и, быть может, не стоит даже и пытаться это изменить.

Но есть один человек, который должен быть мною доволен.

– Дорогой, – говорю я, когда он взвешивает в руке ракетку для игры в мяч, в которую он был намерен сыграть с герцогом д’Эйеном. – Должна сказать вам… что сегодня вечером приедет графиня де Форкалькье. На несколько дней. Одна. Ей необходимо отдохнуть от своего супруга-мужлана.

Восхитительная Матильда возвращается ко двору, и кажется, что ее чудесное личико не подвластно годам. Я вспоминаю слова Расина: «Я обнимаю своего врага, но только для того, чтобы его задушить».

Луи смотрит на меня с таким изумлением и благодарностью, что мне хочется смеяться и плакать одновременно.

– Она приезжает? – уточняет он.

– Да.

Он качает головой, как будто не веря своим ушам.

– Думаете, это подходящая ракетка? – интересуюсь я, указывая на ракетку в его руке. – А что скажете об этой?

– Нет, эта идеально подойдет… идеально, – отвечает он и подходит, чтобы нежно обнять меня, – жест, который вызывает у меня трепет и вселяет грусть.

Когда мужчины играют, мяч отскакивает от ракетки Эйена и ударяет Франни по руке. Мы с Элизабет удаляемся на террасу посочувствовать, где обмахиваемся веерами от полуденной жары. Один из людей Аржансона, с утра ждущий аудиенции короля, в предвкушении вскакивает с места, когда мы устраиваемся на террасе. Я качаю головой.

– Где ваши сенегальцы? – интересуется Франни. – Это они должны вас обмахивать. Нас.

– Заболели и умерли, бедные дикари, – отвечаю я. – Оба.

Мы какое-то время обмахиваемся веерами, но потом я краем глаза замечаю, как посланник нетерпеливо притопывает.

Я делаю глубокий вздох и вслух спрашиваю о том, о чем размышляла весь день:

– Это было с моей стороны смело или глупо? Пригласить Матильду де Форкалькье?

– Это было очень смело! – отвечает Франни, баюкая свою руку. На ней огромная соломенная шляпа, размером с небольшой столик; она уверяет, что у нее никогда не было ни одной веснушки и что она не намерена ими обзаводиться.