Фаза мертвого сна

Мысль была глупой, но такой навязчивой, что я тут же разглядел тряпку, что валялась у моих ног. Кусок ткани лег в пальцы, стоило только наклониться. Я провел тряпкой по столешнице. Раз, другой. И уже не мог остановиться. Пот тек по лбу, щипал в глазах, спину ломило, а я все бегал вокруг стола и тер его, тер, жарко дышал, чтобы он запотел, и снова тер. С каждым движением тревога отступала, словно не могла догнать меня, чтобы вцепиться побольнее. Я делал то, что должен был, и это приносило удовольствие.

– Никто не накажет меня, – бормотал я, не зная, откуда берутся слова.

– Никто не станет меня ругать. – Отпечатки чужих пальцев исчезали от работы моих рук, и это было правильно, правильно и хорошо.

– Такой красивый, а такой грязный, что же они не берегут? Не ценят совсем, – шептал я столу, а тот благодарно молчал, согреваясь от моего дыхания и огонька свечи.

Свечу я заметил, когда работа была закончена – стол блестел чистотой, руки отнимались от усталости. Я распрямился, обтер лоб той же тряпкой и только потом увидел, что тьма и шорохи, заполняющие все вокруг, отступили. Нечеткая, подвернувшаяся дымкой комната окружала нас со столом. Расставленная вдоль стен мебель, вытоптанный ковер под ногами, хрусталь, скрытый от пыли стеклянными дверцами шкафов, низкая софа с парой бархатный подушек.

Я никогда не увлекался историей, не смотрел фильмов про давние эпохи, но сразу понял, что снится мне именно такая – давно прошедшая, канувшая в небытие вместе с роскошью и богатством, балами, приемами и гостиными, больше похожими на танцевальные залы. Свеча, робко проливающая свет вокруг словно зависла в воздухе у высоких дверей. Я присмотрелся, но комната начала плыть перед глазами, ноги стали ватными – еще чуть и упаду, повалюсь на спину, чтобы очнуться в смятой кровати, насквозь промокшей от пота. Сон рассеивался, а тот, кто держал свечу, спрятавшись за приоткрытой дверью, подглядывал за мной, не сдерживая смех.

Похожий на звон далекого серебряного колокольчика, он все еще звучал во мне, когда я открыл глаза. Пронзительный писк будильника раздался через секунду. Со мной остался лишь слабый запах горячего воска, падающий с несуществующей свечи на пол, которого быть не могло.

Я позволил себе полежать еще немного, не открывая глаз. Хотелось схватить ускользающий сон, еще разок окунуться в него, чтобы все-таки разглядеть, кто же наблюдал за мной этой ночью, кто смеялся над тем, как усердно тружусь я, возвращая столу его впечатляющий, роскошный вид. Но образы истончились. Я не мог вспомнить, какого цвета были тяжелые гардины, только бахрому кистей на лентах, что подхватывали их. Я не помнил, откуда взялась тряпка, так ладно легшая мне в ладонь, но точно знал, что была она мягкой, но очень старой, готовой вот-вот порваться. Зато темная гладь стола осталась со мной. Когда я наклонялся, чтобы оттереть жирный след пальцев, в глубине отполированного дерева мелькал мой собственный взгляд, испуганный, растерянный, – это я помнил точно. И смех, легкий, чуть слышный смех, и запах свечи, и тьма, настолько живая, что я ощущал ее прикосновения.

Будильник пискнул еще раз. Нужно было вставать. Ватные ноги с трудом удерживали трясущееся тело. Я все еще был простужен и очень слаб. Ночь не принесла мне облегчения. Даже отдыха не принесла. Ломило спину, натружено гудели руки, будто я не спал восемь часов к ряду, а занимался чем-то изматывающим и неприятным. Например, полировал старый стол.

Смешок получился жалким, я проглотил его, пока пробирался на кухню, шатаясь, как последний пьяница. За целую ночь тетка не издала ни звука, и меня это абсолютно устраивало. Можно было представить, что на самом-то деле, я живу здесь один, просто лишнюю комнату заставили вещами и заперли, да и какое дело мне до старого барахла?

Чайник приветливо зашумел, стоило нажать на кнопку. Пакетики с чаем, любовно уложенные мамой в сумку, пачка сухих крекеров, и можно жить. Я успел залить кипяток в чашку, когда в коридоре раздался скрип замка, словно холостой выстрел в пустоту – не смертельно, но жутковато. Медленные, шаркающие шаги наполнили коридор, тетка приближалась, отрезая мне путь к побегу. Куда бы я ни метнулся сейчас, столкновения в коридоре было не избежать. Она еще немного повозилась за дверью, а потом распахнула ее и застыла на пороге.

Заспанная и медлительная, тетка была похожа на сову. Нет, не на живую птицу, на ее чучело, слепленное кое-как неряшливой рукой. Она кутала худые плечи в бордовый халат, настолько старый и замызганный, что бархат стал лосниться от времени и грязи. Скатавшиеся в колтун волосы тетка собрала на затылке, оголяя длинную шею, все в расчесах и царапинах. Можно было подумать, что кто-то напал на эту несчастную женщину, пытался задушить, но ее длинные пальцы с отросшими когтями, нервно шевелящиеся, будто живущие отдельной жизнью, говорили сами за себя. Если кто-то и царапал Елену Викторовну, то лишь она сама.