Фазовый переход. Том 1. «Дебют»

– Вам, я вижу, у нас не понравилось? Вполне понимаю. Мне, наверное, в революционном Париже тысяча семьсот девяносто третьего тоже было бы не по себе. Но успокойтесь. В центре – на Кузнецком, Петровке, в Столешниковом жизнь совсем другая. И люди побогаче одеты, и рестораны очень неплохие есть. Вас же это в основном зацепило?

С самым жалким видом Михаил кивнул. Он себя чувствовал сейчас как в очень далеком восемьдесят шестом году. Родители отправили его в пионерский лагерь на Истре. И так ему там сразу не понравилось, что он проплакал весь день, прижимаясь к воспитательнице, которая его старательно утешала. И пусть слова утешения ничего в его положении не меняли, так и пришлось отбыть весь срок, но на минутку все же становилось легче. Тогда, наверное, юный Миша и возненавидел социализм и все с ним связанное, в том числе и лагеря, хоть пионерские, хоть исправительно-трудовые, в которых ему, по счастливому стечению обстоятельств, побывать до сих пор не довелось. По мере взросления и соответствующего воспитания он оформился в «настоящего диссидента», ненависть к лагерному социализму перекинулась и на Россию в целом. Он помнил, что большинству его сверстников пионерская жизнь нравилась. А раз так – значит, Россия страна рабов, зэков и вертухаев, независимо от текущего политического устройства.

И еще больше настроение ему испортило случайное упоминание о Столешниковом с его «нехорошей квартирой». С нее все началось… А где и когда закончится?

– Рестораны, – горько сказал он. – Как будто кто-то меня в них пустит, и откуда у меня возьмутся деньги? Вы же меня сейчас где-нибудь запрете и, боюсь, надолго. Разве не так? У вас тут времена суровые, посложнее наших. Классовая борьба и все такое… Сами же вы – «аппарат пролетарского принуждения и насилия». Это не я придумал, – тут же начал открещиваться он от слов, могущих показаться чекистам обидными, – это то ли Владимир Ильич, то ли Феликс Эдмундович писали…

– Неужто почитывали? – заинтересовался Кочура и, чтобы поддержать гостя, снова протянул ему фляжку. – Не стесняйтесь. Вы нам нужны в бодром расположении духа и полной готовности к сотрудничеству без всякого принуждения, а тем более – насилия. Вот вы не поверите, а ГПУ – пожалуй, самая гуманная организация в РСФСР… – И в ответ на недоуменный взгляд Воловича продолжил: – Любой другой наркомат, а уж тем более – частный трест или синдикат заинтересован только и исключительно выполнением своих уставных обязанностей да извлечением прибыли. Хозрасчет, знаете ли… Мы же, будучи тем самым, что вы сказали, просто обязаны относиться к людям гораздо лучше того, как они о нас думают. Ни в коем случае не нарушать прав и законных интересов, ибо человек обиженный склонен преувеличивать степень собственных неурядиц и винить в них тех, кто, по его мнению, является их причиной…

Видно было, что Иван Стефанович цитирует наизусть и без запинки то ли речь какого-то вышестоящего товарища, то ли должностную инструкцию.

– Так, ребенок в кресле зубного врача ненавидит самого врача и бормашину в его руке, но никак не себя, неумеренно потреблявшего сахар и конфеты…

Тут вступил и Соболевский:

– Знаете, рассказывают такую историю. Когда царь Николай Первый назначил Бенкендорфа шефом жандармов, тот спросил, каковы будут его главные и первоочередные обязанности…

Сделал паузу и хитро посмотрел на Воловича.

– Ну, угадайте…

Михаил растерялся. Надо же, большевики-чекисты, а Николая Палкина вспоминают.

– Я как-то даже и не знаю… Ну, крамолу искоренять, декабристов новых вовремя выявлять… Чем еще жандарму заниматься. О! – вспомнил он читанные на филфаке литературоведческие труды: – За Пушкиным и Лермонтовым, вообще интеллигенцией следить… Чтоб за рамки не выходили.

Соболевский довольно растянул губы в улыбке.

– Не угадали. Николай Павлович извлек из кармана белоснежный платок и протянул Бенкендорфу: «Возьми. Первым делом утри слезы всем униженным и оскорбленным…»

– Про униженных – это, скорее, Достоевский, – не сдержал своего ехидного нрава Волович.

– Значит – у него Достоевский это и позаимствовал, но не суть важно. Главное, вы поняли, в чем высший смысл нашей деятельности.

– Так где Бенкендорф и где ВЧК-ГПУ?

– А никакой разницы, – ответил Кочура, отбирая у Воловича фляжку, к которой тот приложился уже второй раз. – Страна одна, люди одни, значит, и инструмент похожий. Вчера «третье отделение», сегодня ГПУ, завтра…

– МГБ, – снова ляпнул Михаил.

– Как-как?

– Министерство государственной безопасности…

– Тоже нормально, – одобрил Кочура. – Главное, что доску всегда строгают рубанком, хоть в розовый цвет его покрасьте и бантики привяжите… Да мы уже и приехали.

Еще несколько кварталов – и водитель резко крутанул руль. Машина, чуть не зацепив какой-то тарантас, проскочила в устье Кузнецкого моста. Тот почти не изменился. Те же самые дома по сторонам, та же брусчатка. Люди здесь и вправду одеты получше, движутся не спеша и с достоинством. Витрины сияют хорошо вымытыми хрустальными стеклами. Как у Маяковского: «От мух кисея, сыры не засижены. Лампы сияют, цены – снижены!»[115]