Фб '98

Славик Карась забрался на крышу сарая и залег на раскаленном шифере, который жег обнаженные коленки и локти. Но стиснув зубы, как подобает настоящему взрослому мужчине, он прищурясь наблюдает за двором. Под рукой у него — верный кольт, грубо выструганный из деревяшки, с рукояткой, замотанной в изоленту, чтобы не занозить пальцы. Солнце печет неприкрытый затылок. От напряжения у Славика сводит ногу. Это очень больно, и он тихонько плачет, но никак не выдает лазутчикам противника своего присутствия на крыше. Он помнит, как учила справляться с судорогой мама, аккуратно массирует пальцами икру и лодыжку, чуть приподняв ногу, тянет носок. Судорога проходит, по ноге бегут мурашки. Это все еще болезненно, но более терпимо. Внизу появляется противник, Андрюха Костлявый, держит в руках уникальную вещь — заграничный игрушечный автомат, который может выдавать убедительный треск, стоит нажать на спусковой крючок, создавая тем самым вполне даже пристойную имитацию стрельбы. А еще он может выпуливать особые шарики, которые, впрочем, Костлявый давно частью растерял, а частью обменял у Макса Гуманоида на серию «Космос» и у Ромки Кактуса — на редкую лупу с трехкратным увеличением. Да, автомат Костлявого — предмет чернейшей зависти для пацанов из команды, однако, несмотря на единоличное обладание этой замечательной вещью, Костлявый остается Костлявым; боец из него никудышный, и сейчас Славик Карась легко и навылет прострелит его глупую бритую башку, а тот не сумеет даже воспользоваться своим совершенным оружием. Одно пока останавливает: необходимо выждать, подпустить противника ближе, чтобы не было потом сомнений, споров и взаимных упреков. Ближе… и еще ближе… И еще самый чуток ближе… Андрюха Костлявый идет медленно, топчет сандалиями траву, вертит бритой головой; перед майки на животе вымазан землей, и капли пота блестят у него на лбу и подбородке. Костлявый останавливается, облизывает губы и, словно заподозрив что-то, почуяв чей-то на себе пристальный взгляд, начинает поднимать голову. Ждать более бессмысленно и просто опасно, и Славик Карась, подхватывая деревянный кольт и с заготовленным криком-имитацией на устах «Трах-тах-тах!!!» вскакивает на крыше, но в этот самый неподходящий момент ногу его сводит во второй раз; от резкой боли он оступается, но, падая уже вниз, успевает увидеть смесь растерянности и почти животного ужаса на лице Костлявого Андрюхи.

В тот день, упав с крыши сарая, Славик Карась сломал левую руку. С первых же его шагов по жизни война проучила его, оставив отметину и на теле, и на душе.

Месяц после падения Славик провел дома под строгим присмотром матери. Интересно, что именно тогда, в дни вынужденной отсидки, он впервые прочитал «Машину времени» Уэллса, чтобы потом много-много раз перечитывать ее всю жизнь. Он по-настоящему увлекся идеей, изложенной в романе, она захватила его. В ней Славик нашел для себя замену той чисто мальчишеской тяге к приключениям, чаще всего подменяемой игрой в войну. А сцена гибели маленькой Унны расставила все точки над i. Война.

…Свой кольт с обмотанной изолентой рукояткой он выбросил в мусоропровод. А когда через месяц вышел во двор, то на предложение сыграть в очередное историческое побоище ответил по-взрослому твердым отказом. И даже новое прозвище, весьма, кстати, уважительное, данное ему в честь признания заслуг: Ветеран Отечественной, не принял. И никогда потом не жалел об этом. Через месяц Вячеслав собрал свой первый радиоприемник… Он видел…

Война. Все и всегда играли в войну. Вячеслав насмотрелся на многое в той прежней жизни, до Путешествия, но реальной войны в самом крайнем, грубом и грязном ее проявлении ему посчастливилось избежать. Как любой другой, не нюхавший по-настоящему пороха, он имел склонность к абстрактным рассуждениям о войне, ее побудительных мотивах и свойствах. Иногда он даже сожалел, что не довелось ему увидеть большой войны, этого экстремума человеческой нетерпимости, пика эмоциональных и социальных потрясений. В такие минуты он думал, что подобное знание каким-то образом могло бы обогатить его, помочь разобраться в потаенных особенностях мира, в котором ему суждено жить. Но такие минуты были редки, и самоубийственные мечты уходили, оставляя после себя саднящую боль в левой, сломанной давно и вроде бы давно вылеченной руке. Чаще Красев думал совсем иначе.

На войне невозможно быть просто наблюдателем, думал он.

На войне ты обязан будешь принять чью-то сторону, думал он.

На войне ты обязан будешь убивать, думал он. Ради этого, собственно, войны и ведутся, так думал он и благодарил судьбу, что не пришлось ему увидеть крови на своих руках.

Зато пришлось ему увидеть другие войны. Целое множество войн локального характера… Он видел…