ФБР

— А знаете, Зиновий Сергеевич, я начинаю догадываться, кто мой отец, — неожиданно переключилась Светлана Соловьёва. — Вы вот спрашивали у меня, и с мамой моей разговаривали. Думаю, для вас её «молчаливый пост» показался чем-то странным. Мне тоже её молчание и… — Света пощёлкала пальцем, подбирая подходящее слово. Слово вскоре нашлось, вероятно даже подчерпнутое с уроков Зиновия Сергеевича, но в значении сего слова Света была не совсем уверена, хотя это не помешало его произнести: — апатия… Да, апатию мамы я долгое время не понимала. Хотя совсем недавно… вы не поверите, но это случилось после теста на совершеннолетие и… попробовала взрослый байган… В общем, я начала немного понимать свою мать. Всё стало на свои места. Я читала её тайный дневник. Упоминания об отце в нём были тщательно вырезаны или замазаны. Я слишком сильно обращала внимание на них, и только сейчас поняла, что разгадка лежала совсем не в отсутствующих записях. Разгадка лежала в остальных записях. Тогда мама была примерно моего возраста. Она страдала от неразделённой любви. Прямо как я сейчас… Всё это записано в дневнике с большой точностью и деталями. А ещё мама писала, что раны может лечить любовь к детям… Тут бы в пору догадаться, что моя мамочка просто пошла и переспала с первым встречным, чтобы зачать меня. Но вы ведь не знаете того, что знаю я.

Горгорот слушал, навострив уши. Очень внимательно, впитывая каждое слово, как губка. Перерыв в исповеди Светы, да ещё и на самом интересном месте — заставил его невольно поёжится. Он с надеждой поглядел на рассказчицу и жалобно тявкнул.

Света медлила по двум причинам. Первая — она просто собиралась с мыслями. Вторая — просто хотелось помучить учителя. Сколько лет подряд он непрерывно что-то рассказывал на уроках, а Светка и её одноклассники внимали. Теперь всё поменялось, из рассказчика Градов превратился в слушателя. Правда, он ещё и в мутанта превратился…

Странное дельце получается: чтобы начать слушать, нужно ни много, ни мало — просто перестать говорить!

— Думаю, вам можно это рассказать, — Светка решительно кивнула, словно побеждая саму себя в мысленной баталии. — Я не была первой у своей мамы. Был выкидыш на седьмом месяце. Мальчик, мама ему даже имя дала. Вова. Я долгое время думала, что это имя моего отца… И так бы всегда думала, наверное, если бы не перечитала дневник. На этот раз пошла домой другой дорогой, мимо странной вывески на покрытом белой плиткой двухэтажном здании «экстракорпоральное оплодотворение». Я специально выучила. Да, можно это списать на любовь к деталям. Но, чёрт подери, почему в дневнике, который кишит деталями и дотошными описаниями — про дорогу домой в тот день сказано одним предложением? Ни тебе разговоров с подружками, ни тебе описания погоды, ни тебе других зданий по пути… Это непохожее на остальные предложение мама оставила мне специально. Она не хочет и не может говорить с кем-либо об этом. И только Богу известно, что она испытывает, когда кто-то спрашивает её о моём «отце». Мама специально оставила дневник, не сожгла, хотя вполне могла. Она сберегла его для меня вместе с загадкой, которую может понять только взрослый. И вот я выросла…

Света сделала глубокий вдох:

— Зиновий Сергеевич, я дитё из пробирки.

Горгорот участливо смотрел на Светлану.

Щёки Соловьёвой взмокли от слёз. Девушка даже и не заметила, что они потекли. Физиология, ничего больше. Слив накопившейся в слёзных железах жидкости. Правда, их не мог не заметить Зиновий Сергеевич…

— Да… Сомнений здесь не может быть…

Некоторое время Света молчала. Последующие слова срывались с её губ весьма нехотя, тихо, словно девушка невольно озвучивала свои мысли:

— Жаль, что вы не можете говорить. Никто не знает того, что я сейчас скажу. Во снах ко мне приходит мой не родившийся братик. Окровавленным зародышем он разговаривает со мной. Но его слова очень трудно понимать, ведь детский ротик ещё плохо предназначен для разговоров. Порой я различаю некоторые слова… мама, семья, смерть, детство… Я думаю, что вижу его потому, что у нас с ним был один донор спермы. А вы как думаете?

— Ровлф… Гравк…

— Ну да, сложно всё, — вздохнула Светлана. Её знобило.

Сердце Горгорота разрывалось на части. Соловьёвой сейчас нужен совет педагога, психолога, друга… А он, мутант хренов, даже слова сказать не может, только тявкает и поскуливает. Нет! Плевать на своё физическое уродство. Внутри грузного и лохматого тела прячется добрая душа Зиновия Сергеевича Градова. Если и не советом, так хоть её теплом он согреет Свету.

Шершавая лапа с четырьмя когтистыми пальцами легла на спину девушки. Нежные и бережные поглаживания действовали успокаивающе. Соловьёва прижалась к мягкой и тёплой шерсти Горгорота. Девушка хотела согреть своё тело. Но больше всего, она хотела согреть свою душу. И, как ни странно, оба её желания начали осуществляться…