Федер

В ночь, последовавшую за этой сценой, Федер понял, что безумно влюблен. «Если я начну совершать такие же безрассудства, какие совершал тогда, когда переживал свою первую любовь, — подумал он, — то окажусь в весьма незавидном положении, придя в себя... Но на этот раз я ставлю на карту уже не состояние: чтобы сделать меня несчастным, любви не придется прибегать ни к чему, кроме самой любви. Набожность Валентины может проснуться, и в конце концов она запретит мне видеться с ней. Я знаю свою слабость: стоит мне страстно чего-нибудь пожелать, и я становлюсь глупцом. Она набожна и даже суеверна; я никогда не решусь нарушить ее волю и подвергнуть себя риску внушить ей неприязнь. Раз так, у меня хватит сил лишь для борьбы с самим собой и, чтобы вернуть себе мужество, которым должен обладать мужчина, у меня останется лишь одно средство — вырвать из сердца владеющую им страсть».

Весьма напуганный своими размышлениями, Федер принял твердое решение, чрезвычайно опасное для Валентины. Страсть, которую она проявила, подумал он, не погаснет за несколько дней в такой искренней и юной душе, а если заставить ее страдать, то чувство ее от этого может только возрасти. К счастью, во время странной сцены в оранжерее, я, если хорошенько вдуматься, не проявил никаких признаков страстной любви. Прелестная женщина, в полном расцвете юности, с залитым слезами лицом бросается в мои объятия и спрашивает, люблю ли я ее! Какой молодой человек не ответил бы поцелуями на моем месте? Тем более, что через минуту здравый смысл возвращается ко мне, и я делаю свое замечательное заявление: «Я позволю себе страстно любить женщину лишь тогда, когда она принадлежит мне всецело». Дело только в настойчивости. Если моя неосторожность дойдет до того, что я пожму ей руку, если я поднесу эту очаровательную руку к губам, все потеряно, и мне придется прибегнуть к самым ужасным мерам, например к отъезду.

Во время первого визита к Валентине Федер был вынужден беспрестанно напоминать себе об этих грозных доводах. Окруженная белошвейками, она как будто была занята исключительно тем, что отмеривала и кроила материю для занавесок. Погруженная в домашние хлопоты, она показалась ему очаровательной. Это была добродетельная немка, всецело предававшаяся обязанностям хозяйки. Впрочем, за каким делом она не показалась бы очаровательной и не дала бы ему новых поводов страстно ее любить?

«Молчание — признак любви», — подумал Федер. Поэтому, войдя в столовую, где находилась г-жа Буассо, он сразу заговорил, и говорил без умолку. Болтая, он затрагивал темы как нельзя более далекие от любви и от нежных чувств. В первую минуту этот поток слов обрадовал Валентину. Наделенная пылким воображением, она с ужасом представляла себе, что Федер возобновит разговор, начатый в оранжерее. Поэтому она и окружила себя белошвейками. Спустя несколько минут Валентина успокоилась; вскоре ее спокойствие стало чрезмерным; видя, что ум Федера занят вовсе не тем, чем он мог бы быть заполнен, она глубоко вздохнула. Ее особенно задела его веселость. Она посмотрела на него с наивным и нежным удивлением, которое было божественно. Федер отдал бы жизнь, чтобы иметь возможность успокоить ее, бросившись в ее объятия. Искушение было настолько сильно, что ему пришлось прибегнуть к следующему банальному средству — он посмотрел на часы и, сделав вид, что опаздывает на деловое свидание, поспешно вышел из комнаты. Правда, на лестнице ему пришлось остановиться: так велико было его волнение. «Когда-нибудь я выдам себя, это несомненно», — говорил он себе, держась за перила, чтобы не упасть. Удивленный и опечаленный взгляд, брошенный на него Валентиной, когда она не нашла любви там, где опасалась найти ее слишком много, пожалуй, доставил нашему герою больше счастья, чем страстные ласки, имевшие место накануне.

Это был час прогулок в Булонском лесу. Федер отправился туда верхом; но, едва въехав в лес, он чуть не налетел на чьих-то лошадей, а потом чуть не раздавил какого-то философа, который, желая быть замеченным, избрал для своих размышлений именно это место и читал на ходу.

«Я слишком рассеян, чтобы ездить верхом», — решил Федер поворачивая назад, и пустил лошадь мелкой рысью, заставляя себя пристально смотреть перед собой.

VIII

Вечером Федер еще сильнее ощутил, насколько велико было его безумие. В фойе Оперы он встретил Делангля. Тот поздоровался с ним, и Федер испытал внезапное волнение; грубый голос провинциала, созданный совсем не для того, чтобы проникать в человеческие души, отдался, тем не менее, в самых глубоких тайниках его души. Делангль сказал ему:

— Не зайдете ли вы к сестре? Она в своей ложе.