Федералист

Есть все основания задаться вопросом, не является ли описанное равным по важности любому положению, которое можно найти в конституции нашего штата. Получение предписания на основе habeas corpus, запрещение законов ex post facto и дворянских титулов, чему нет соответствующих положений в нашей конституции, вероятно, лучше обеспечивают безопасность и республиканизм, чем любое из ее положений. Объявление преступлением после совершившегося факта, или, другими словами, наказание за поступки, которые в момент совершения не нарушали никаких законов, и практика произвольного заключения во все века были излюбленными и самыми страшными орудиями тирании. Заслуживают повторения замечания рассудительного Блэкстоуна4 в отношении последней: “Лишение человека жизни или конфискация [c.552] силой его владения без выдвижения обвинения и без суда – неслыханный и отвратительный акт деспотизма, который немедленно поднимет по тревоге всю нацию; но тайное заточение его в тюрьме, где его страдания неизвестны или забыты, не так публичны, не так поразительны, – более опасное средство своевольного правительства”. Как средство против этого фатального зла Блэкстоун везде подчеркнуто восхваляет закон habeas corpus, который в одном месте именует “оплотом британской конституции”5.

Нет необходимости говорить о важности запрещения титулов и дворянства. Это поистине краеугольный камень республиканизма, ибо, пока они исключены, никогда не может возникнуть серьезной угрозы, что правительство может стать не народным.

На второе утверждение о том, что конституция вводит неписаные и писаные законы, я отвечаю: они подлежат, и это ясно указано, “таким изменениям и внесению таких положений, которые законодательное собрание будет делать время от времени в отношении их”. Они, следовательно, в любой момент подлежат отмене обычной законодательной властью и, конечно, не имеют конституционной санкции. Единственная цель декларации – признать древние законы и устранить сомнения, которые могли бы быть порождены революцией. Следовательно, ее нельзя рассматривать как часть декларации прав, которая по нашей конституции нацелена на ограничение прав самого правительства.

Несколько раз справедливо отмечалось, что генезис биллей о правах в соглашениях между монархами и их подданными, в сокращении прерогатив в пользу привилегий, в сохранении прав, не переданных королю. Такова была Хартия вольностей, добытая баронами огнем и мечом у короля Иоанна. Таковы были последующие подтверждения этой Хартии последующими королями. Такова петиция о правах, с которой согласился Карл I в начале своего правления. Такова и декларация прав, представленная палатой лордов и палатой общин принцу Оранскому в 1688 году и позднее превращенная в форму акта парламента, именуемого биллем о правах. Следовательно, [c.553] очевидно, что, согласно их первоначальному значению, они не применялись к конституциям, открыто основанным на власти народа и исполняемым его непосредственными представителями и слугами. В этом случае, строго говоря, народ ничего не передает, и коль скоро он сохраняет все, то не нуждается в особых оговорках. “Мы, народ Соединенных Штатов, в целях... обеспечения нам и нашему потомству благ свободы учреждаем и вводим эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки”. Вот признание прав народа лучшее, чем тома афоризмов, которые ставят билли о правах в ряде наших штатов на первое место и которые лучше звучат в трактате об этике, чем в конституции правительства.

Регламентирование в мельчайших деталях тех или иных прав, конечно, меньше подобает рассматриваемой конституции, всего-навсего нацеленной на регулирование общих политических интересов нации, чем конституциям, регулирующим все частные и личные дела. Отсюда следует, что если шум, поднятый против плана конвента в этом отношении, хорошо обоснован, то ни один осуждающий эпитет не слишком силен в отношении конституции нашего штата. Обе конституции на деле содержат все разумно желаемое соразмерно их целям.