Федин

Сильное впечатление на присутствующих произвела речь украинского поэта Миколы Бажана, который говорил о "радости познания" культурных богатств, накопленных народами Советского Союза. Незаменимо тут посредничество переводчиков, без таланта и труда которых такое взаимное познание стало бы невозможным. Важнейшее значение имеет перевод на русский язык — язык межнационального общения советских народов. Перечислив имена крупнейших русских, грузинских и армянских поэтов, которые донесли искусство Шевченко, других классиков и мастеров украинской поэзии до новых миллионов читателей, М. Бажан назвал их "не переводчиками (это нехорошее слово), а носителями духа и слова нашей прекрасной Украины". В следующем году предстоят две великие поэтические даты — столетие со дня смерти Пушкина и 750-летие творения Руставели. Он, Бажан, взял на себя необычайно трудную и ответственную задачу — перевод поэмы "Носящий тигровую шкуру", как ее название звучит в оригинале, на украинский язык. "Имя Руставели, — заявил оратор, — должно быть так же знакомо каждому советскому человеку, как имена Эсхила и Пушкина, Гёте и Шевченко…"

Федин уже начал обдумывать свой доклад на заседании Пушкинского общества в последней квартире поэта. В перерыв он подошел к Миколе Платоновичу, крепко пожал ему руку. Писатели разговорились. С этой встречи завязались долголетние дружеские отношения Федина и Бажана.

Во время пребывания в Минске Федин с интересом осматривал город. Здесь у него и возник замысел будущей трилогии… "Зимой 1936 года, — вспоминал писатель, — я приехал в Минск, совершенно незнакомый мне город… В морозные, необычайно солнечные дни я увидел оживленные площади, белоснежные скверы с расчищенными дорожками и как бы два города в одном: кварталы новых громадных зданий перемежались с деревянными домиками старинных улиц. Контраст был удивительный, но свет, чистота воздуха, блеск снега объединяли противоречия… Тогда на этих улицах я очень сильно ощутил, как наша новая действительность проникает в старую ткань прошлого. Проникновение совершается бурно, но не стихийно. Ткань разрывается там, где должна быть разорвана и заменена живыми клетками. В организованной этой смене отживающих частей новыми заложена и мысль строителя и чувство художника… Я сделал тогда первые записки к будущему большому роману, который представлялся мне романом об искусстве, скорее всего — о театральном искусстве, вероятно, о женщине-актрисе, о ее развитии с детских лет до славы и признания…

Впоследствии я не переставал возвращаться к этому замыслу. Героиня то уступала место новым предполагаемым героям, то двигалась вперед, сотни обстоятельств ее жизни уводили меня в разные стороны, записки мои умножались, папка, в которой они хранились, была названа мною "Шествием актеров".

Так сам автор рассказывает о возникновении художественного замысла, работа над которым займет более сорока лет и оборвется только смертью писателя… Всмотримся поэтому пристальней в первые роднички, которые пробиваются на поверхность.

Одна из тайн искусства и загадок художественного мышления — творческие импульсы. По словам Федина, импульсом к работе для него чаще всего"…служат зрительные восприятия, так же как в большинстве случаев на впечатлениях видимого строится образ".

Зримое представление того, как "новая действительность проникает в старую ткань прошлого", образ "как бы двух городов в одном", долго не покидало Федина. Он даже и повторно пережил это чувство при посещении Саратова.

В родной волжский город Федин приехал в октябре 1939 года на юбилейную годовщину Н.Г. Чернышевского.

…Вот когда состоялась новая большая встреча с Чернышевским среди словно бы вынутых из полета времени и печально застывших пейзажей старого Воскресенского кладбища, на том самом месте, где некогда, слушая рассказы отца Александра Ерофеевича, мальчишкой вглядывался сквозь разноцветные стекла надгробной часовенки вовнутрь ее, стараясь из букв и слогов составить надписи на венках, положенных на могилу загадочного народолюбца его немногими почитателями. Теперь со дня смерти Н.Г. Чернышевского прошло пятьдесят лет.

Был сооружен новый памятник на могиле. И именно Федину предоставлена возможность произнести подходящие к случаю слова.

Федин волновался.

"…Если бы меня попросили назвать русских людей XIX столетия, которые могли бы служить для человека образцом прозрачно чистой и героической нравственности, — говорил он, — я первым назвал бы имя Чернышевского. Это был человек-кристалл. Страстный революционер по темпераменту, по духу, по складу характера…"

В этот приезд в Саратов Федин впервые повстречался с Ниной Михайловной Чернышевской, внучкой мыслителя, хранителем Дома-музея Н.Г. Чернышевского (переписка между ними велась еще со второй половины 20-х годов). Эта маленькая женщина, на смуглом лице которой светились черные живые глаза, была энергична, любознательна. Встречи и обмен письмами с нею продолжались затем с перерывами более тридцати лет.