Фёдор Абрамов

Ответ директора техникума не заставил себя долго ждать.

«22.06.1935. Ф. А. Абрамову.

Ваши документы получены, хорошие документы. Приезжайте на испытание к 25 августа, с парохода прямо в общежитие, где найдёте и постельные принадлежности, и пр. необходимое. Поедет ещё Хрипинов, вместе приезжайте. Анкету можно прислать почтой, можно привезти с собой.

[Подпись]»²².

Но для выезда на учёбу в Архангельск нужен был паспорт. Выдавали паспорта в Карпогорском отделении милиции, но и туда нужны были соответствующие документы. 10 августа 1935 года Федя Абрамов получает из Веркольского сельского совета справку, в которой значилось, что «он действительно 29.02.1920 года рождения, по социальному положению середняк колхозник» и «выдано на предмет получения паспорта»²³.

Однако с техникумом отчего-то не заладилось: то ли с паспортом случилась какая загвоздка (неизвестно, выдали тогда ему паспорт или нет), то ли потому, что к 1 сентября 1935 года в Карпогорской школе утвердили десятилетку. Фёдор Абрамов отозвал документы из приёмной комиссии техникума и вновь передал их в школу, поступив в восьмой класс.

Федя Абрамов был заметен в делах не только учебных, но и в общественных. О разносторонности его интересов, об умении организовать досуг впоследствии повествовали многие знакомые по учёбе в Карпогорах. В этом контексте невозможно не упомянуть воспоминания Ульяны Абрамовой, на чьих глазах, как учителя, так и члена семьи, происходило становление личности племянника. Ульяна Александровна в своё время привезла тетрадь с записями о карпогорском периоде жизни Фёдора Абрамова в Верколу, в семью Владимира Михайловича Абрамова. Но оттуда, понимая ценность всего в ней изложенного, её вскоре передали в созданный в Верколе музей писателя, где она поныне и хранится.

Фёдор Абрамов словно искал себя, пытаясь обнаружить именно тот самый яркий задаток мастерства, данный ему свыше, и воплотить его в жизнь с полным размахом и силой. Ходил в походы, был активистом общественной, комсомольской жизни школы, состоял в учебном комитете, любил музыку, участвовал в драматическом кружке школы и даже сыграл Самозванца в «Борисе Годунове» и Алеко в «Цыганах», хорошо рисовал (его рисунки не единожды представлялись на школьных и районных выставках), очень любил поэзию и даже сам занимался стихосложением, «да и нравилось ему это… [и] получалось». И даже пытался опубликовать свои вирши в каком-то журнале, «а из журнала ему книжку прислали… о том, как стихи писать не надо»²⁴.

И может быть, развив в себе поэтический дар, которым, безусловно, обладал, Фёдор Абрамов стал бы знаменитым поэтом.

Примечательна оценка его лирических изысканий, данная Ульяной Александровной: «В районной газете появилось его первое и, пожалуй, последнее стихотворение (не помню его названия и содержания, но стихотворение, на мой взгляд, удачное)». Скорее всего, Ульяна Александровна имела в виду стихотворение «Серго Орджоникидзе», опубликованное в газете «Лесной фронт» № 15 за 1937 год. Ещё им была написана поэма «Испанка», прочитанная на районной художественной олимпиаде и даже попавшая под обсуждение: «По форме и ритму… неплохое, но в содержании имеется несколько неточностей. И следует учесть Феде в дальнейшем, чтоб не только гнаться за формой, слогом… Писать сначала небольшие произведения легче. А способность и талант у Феди имеется к писательской работе…»²⁵

Судьба этой поэмы весьма трагична. По сведениям Ульяны Абрамовой, рукопись «Испанки» некоторое время хранилась у неё, но летом 1938 года перед отъездом в Ленинград Фёдор её «просто сжёг в печи», словно не желая оставлять о ней и следа, «перешагнув» свои «младые» творения, подведя под ними столь жирную черту.

Все ранние, несовершенные абрамовские творения есть отправная точка в его писательской судьбе. Но Фёдор Александрович предпочёл никогда о них не говорить и уж тем более не вести от них «отсчёт» своей работы в литературе. И в этом есть ещё одна врождённая черта Фёдора Абрамова – исключительная требовательность к самому себе, которая, к слову, уберегла его от многих пороков, чем так богата творческая среда, и, в частности, от гнетущего душу тщеславия.

Федя Абрамов был не только первым в учёбе, но и первым в журнальном списке класса. Он словно задавал тон, «на Абрамова» равнялись – и так было все годы его обучения в Карпогорской школе. Ни на один миг Абрамов не сдавал этих позиций, напротив, лишь улучшал их. Его требовательность к себе и другим, упорство в отстаивании собственного мнения порой ставили в тупик и учителей. Он мог «раскусить» школьную задачу по математике так, как считал нужным, и эту «особенность» своего решения ещё и втолковать учителю. Об этом свидетельствуют его школьные тетради, где наряду с красными чернилами учительских замечаний всё исчёркано расчётами Фёдора, доказывавшего свою правоту.