Федор Апраксин. С чистой совестью

— Такого на моей памяти в Двинском устье не бывало прежде. Политес тут тонкий, и с Вильгельмом, и с Людовиком нам неча ссориться. Отпиши-ка ты в Посольский приказ Льву Нарышкину, пускай ответствует, как поступать.

— И то верно, — согласился Апраксин и в тот же день отправил запрос в Посольский приказ.

Вечером вызвал дьяка Озерова:

— Распорядись-ка, штоб в Гостином дворе те голландские суда товарами без спеху загружали да и ихний товар не прытко торговали. Пускай месячишко побудут, там видней станется.

Прошел день-другой, и Апраксин забеспокоился: «Петр Лексеич-то далече, а ежели Нарышкин где загулял, а дьяки его мух ловят?»

Сел за письмо царю. Начал с поздравления:

«Премилостивому моему государю, пречестнейшему бомбардиру Петру Алексеевичу здравствовати со всеми страдатели против поганых за светлую церковь и правоверных христиан под басурманским игом мучающихся. Поздравляю тебя, моего государя и всем тамошним славною победою, а взятие каланчей и желаем чтоб Господь Бог по намерению вашему, то адово гнездо от христианских ваших рук». Перо скрипело, каждое слово давалось с трудом. Никто не учил его правильному писанию. Сам учился, в детстве у дьячка в приходской церкви в Москве, а потом, при Федоре Алексеиче, поневоле пришлось заняться и чтением, и письмом, государь был больно грамотен. При Петре Алексеевиче Никита Зотов помогал. Апраксин потрогал кончик пера, совсем разлохматилось, взял новое и продолжал:

«Изъявительно: прошлого августа месяца пришел караван Галанской, двадцать шесть кораблей, за ними два корабля опасные, и стояли для погоды те опасные корабли перед устьем. И в тех же числах пришли из Французского государства два корабля: на одном корабельщик Унка Тиман, на другом француженец и те корабли опасные капитаны оба взяли: и я посылал к ним говорить майора Карлуса Шневенца, чтоб они те корабли отдали, и новые дела не вчиняли и в реке царского величества кораблей ничьих не имали, а имали б, будет им повелено имать на великом море. А великое море считаемо позади Кольской губы от острова Кильдина или от Северного Носа. И оне, государь, сказали, что-де Ункин корабль, буде нам даст воевода свидетельство, что тот корабль был послан для питья на дворе его царского величества. И мы-де тот корабль отпустим, а другой-де корабль нам отдать нельзя для того, что он французский.

Сотвори, государь, милость, прикажи ко мне отписать, как мне с ними быть; дело новое и образца такова не бывало, чтоб в устьях имать корабли; свариться с ними не смею, и уступить так же не смею, чтоб не учинить бесславия. А мне кажется отнюдь того учинить невозможно что б им корабль иметь в земле царского величества не только что в устье, ни близ Поноя. И я, государь, писал в Посольский приказ отписку, а милости твоей изъявляю, а корабли французские оба на якорях же. Умилосердись, государь, что б указ скорее прислали, есть ли здуруют да уведут корабли, мне кажется гораздо дурно без указу свариться с ними не смею. Прошу у тебя, государя моего, милости. Раб твой Федька Апраксин. Многократно челом бью. Сентября 3».

Письмо получилось длинное, никогда еще таких воевода не сочинял. Но на душе стало спокойнее, все обстоятельно доложил царю. Почту отправил в лагерь царя с нарочным стрелецким пятидесятником.

— Едешь по делу государеву. Лошадей на подставах требуй, к воеводам жалуйся. Дождешь государев ответ и айда обратно, без задержки, — наказал он пятидесятнику.

В тот же день послал «Святого Петра» к Двинскому устью, чтобы оберегать французские суда и привести их под конвоем в Архангельский.

В порту разгружались голландские купцы. На одном из судов доставили купленную Петром год назад тридцатидвухвесельную галеру в разобранном виде. Царь хотел использовать ее для походов по Волге на Каспий. Но недавно передан был наказ царя: «Не мешкая отправить «члены» галеры водой в Вологду, а оттуда в Москву».

— Замышляет, какую-нито новую страду государь, — посмеивался Афанасий.

— Как бы не так, — не согласился Апраксин, — ежели галеру указано в Москву везти, значит, для какого-нито дела.

Тут же вспомнил воевода о заботах:

— Что делать-то, отче? В уезде голодуха, по деревням старые да малые да бабы с голоду помрут. Нынче указ торговым нашим лавкам дал — четверть на продажу отпускать за десять алтын, не более. Токмо беда, сусеки у наших купчин пусты. Иноземцы, вишь, учуяли в лето, скупили весь хлебушек споро. А я им не указ.

— Господь Бог за грехи их накажет. В монастыри я послал наказ все лишки отдать пастве, оставить себе малое, на прокорм до весны.

— А я так порешил. Сам знаешь, жалованье государево мне тратить некуда, много ли бобылю надобно? — Апраксин подумал, вздохнул. — Без людишек-то и нам худо, в народе сила. Помочь решился.

— Коим образом?

— На всю деньгу, што в мошне, у купчин у иноземных хлебушко куплю, четвертей тыщу, раздам людям подешеву.

— Сие по-божески, по-православному. Как Господь учит — рука дающего да не оскудеет. И тебе доброе дело зачтется Господом нашим Богом.