Федор Апраксин. С чистой совестью

— Поначалу палили дважды из каждой пушки, — рассказывал он Федору, — потом залпом грянули холостыми из всей полусотни стволов. Все бы ничего, да жаль одного дворянина. Ракетка-то не разорвалась, грохнула его, сердешного, по темени. Хоть и шапка на голове была, а повалился замертво.

Давно отзвенела капель, всюду чернели проталины, прилетели первые грачи. В Преображенском начали обкалывать лед вокруг карбаса. Под навесом звенели топоры, визжали пилы. На стапеле к длинному брусу плотники примеряли первые шпангоуты новой яхты. Рядом высился большой, почти готовый плоскодонный струг.

На Благовещение прискакал верхом Петр в сопровождении Льва Кирилловича, Меншикова и Лефорта. Апраксин знал с вечера о приезде царя, но, увидев его, удивился. Впервые Петр появился на людях в иноземной обнове. В зеленом камзоле нараспашку, в коротких штанах с чулками, башмаках с пряжками. «А шляпу-то и шпагу ты, никак, у Лефорта позаимствовал, — подумал Федор. — Стало быть, наперекор патриаршьему завету все спроворил».

Во время Великого поста скончался скоропостижно патриарх Иоаким. Он ревниво охранял старинные устои московской жизни. В своем завещании просил обоих государей запретить православным подданным всякое общение с иноверцами и еретиками, не ставить их начальниками в полках, молил не перенимать иноземных обычаев и одежд… В завещании Иоаким все толково обосновал, ссылаясь на иноземные страны, где держатся своих порядков и нравов в одеждах и поступках, а чужих обычаев не приемлют и иным верам свободы не дают.

Апраксин незаметно вздохнул: «Жаль ведь расставаться с привычным, вековым, а, видать, не миновать. Круто берет Петр Алексеевич».

Соскочив с лошади, чуть подергивая губой с темным пушком, царь зашагал к строящейся яхте.

— Чего глаз пялишь, — бросил на ходу улыбающемуся Апраксину, — приглядывайся, недалече и тебе такую же обновку заказывать у портного. Привыкли корпеть спустя рукава.

Осмотрев струг, похвалил плотников, отругал, что еще не готовы паруса.

— Государь, из приказа только на прошлой неделе привезли холстину, — оправдывался Тиммерман.

— А ты пошто проглядел? — накинулся на Апраксина, но тут же замолчал, видимо, вспомнил, что Федор две недели подряд сопутствовал во всех кутежах.

Подосадовав на себя, Петр вдруг улыбнулся, скинул камзол, выхватил у ближайшего плотника топор и начал тесать бревно. Минуту спустя Федор и Меншиков работали топорами с другого конца лесины. Привычный Тиммерман пошел к стапелю, где остановившиеся плотники глазели на царя.

— Давай, давай, — зашикал он на них, — бери пример с государя, а ты, Брандт, их подгоняй, нечего попусту глазеть.

Лев Кириллович, держа в руках камзол, посмеивался в усы, а Лефорт, смущенно улыбаясь, переминался с ноги на ногу.

Закончив тесать, Петр протянул топор плотнику, вытер пот со лба, накинул поднесенный Меншиковым камзол.

— Готовь струг к спуску на воду, — отдавал он последние указания Апраксину, усаживаясь в седло, — как лед сойдет, перегонишь карбас, струг, ботик к пристани у Кремля. Из Дединова еще струги поспеют. После Пасхи почнем плавать по Москве-реке.

В последнюю апрельскую Светлую неделю Петр вместе с братом впервые по-православному христосовался с служилыми, придворными, тяглыми чинами, жаловал к руке не только дворян.

Апраксины, Петр и Федор, только что вышли из верхней Столовой палаты, где царь принимал гостей, на весеннее солнышко — подышать свежим воздухом. Стража из стрельцов выстроилась длинным коридором до Спасских ворот, наводя порядок среди посетителей Кремля. Пятидесятники строго смотрели, чтобы какой воришка или, не дай Бог, юродивый не затесался в очередь.

— Сие государь по-мудрому поступает, — вполголоса сказал Петр, — а то было народ баить почал, што царь-то обычаи православные на чужую веру променял.

— Чураться ежели вовсе простых смердов, к добру не приведет. Им-то, подневольным, тож иногда и полюбоваться на царя великий праздник. Вона Мишка Долгоруков, — Федор перекрестился, — попомнишь, со стрельцами-то хорохорился и плохо кончил.

После Святой недели, в Фомино воскресенье, в полдень оба берега Москвы-реки, Зарядье и Замоскворечье сплошь усеял пестрый, разноликий народ. От кремлевской пристани отплыл целый караван судов. Первым тронулся в путь царский карбас, обитый красным сукном и устланный коврами. За ним шел ботик с Апраксиным и другими стольниками, следом двигались в кильватере пять нарядных стругов. Летописец дворцовых разрядов отметил это событие примечательной записью: «…водяным путем, Москвою-рекою, в судах, а к тому его государскому шествию изготовлено было плавное судно особым образцом, на корабельное подобие, с парусами и с канаты, и убито было червчатым сукны. И изволил он, великий государь, иттить в том судне. А за ним, великим государем, бояре и окольничие, и думные и ближние люди, да стольники и стряпчие шли в стругах. А около судна, в котором изволил великий государь иттить, шли в малых стружках и в лодках потешные с ружьем, с пищали и с корабины и из ружьев стреляли. И изволил он, великий государь в то село приттить во втором часу ночи».