Федор Апраксин. С чистой совестью

Сани с Апраксиным въехали в Москву около полуночи, он отказался переночевать в Мытищах. На ямской подставе отыскал добротные розвальни, перегрузил багаж из возка, и сани понеслись, похрустывая ледком.

Накануне днем он впервые за долгие месяцы увидел солнце. В полдень под полозьями кое-где шуршал подтаявший снежок, кожаный возок нагрелся. Откинув полог, Апраксин жмурился, подставляя лицо ослепительным лучам. Первой кинулась на шею мать, робко обняла жена…

Родное подворье всполошилось. Три с лишним года не видела барина дворня. Все поднялись на ноги, захлопали среди ночи двери, задымилась кухня.

Андрей сразу успокоил брата:

— Государь еще не отъехал. Нынче заговор супротив него открылся Ваньки Цыклера с товарищи. Розыск сам государь ведет в Преображенском.

— Мне-то как быть?

— Повидай завтра Меншикова, он подскажет.

— Ты-то больше меня ведаешь, проводишь.

Андрей растянул физиономию в улыбке:

— Нет, Федька, в отъезд мне нынче же быть.

— Куда еще?

— Отгадай.

— Не дури, сказывай. А Петруха где?

Андрей смеялся, крутил головой.

— И Петрухи нема. В Новом Городе Великом он. На воеводство туда отъехал по указу государя прошлой неделей. А сей же день и я отъезжаю, в Голландию, навигатором обучаться мне велено государем, как и другим стольникам. Со мной Мишка Куроедов следует, тож по указу государя. Его також учить велено морехоцкому делу…

— Поезжай, остепенишься. Пора бы, чай, женат.

За столом Андрей словоохотливо рассказывал новости:

— Государь-то как возвернулся с Азова, почал все свои затеи вершить. На Воронеже флот ладить, в Голландию стольников спроваживать на учение. Сам должон был выехать завтра-послезавтра, да с розыском задержался.

— Што с Ванькой-то?

— Замыслил с Пушкиным да Соковниным извести государя, да, спаси Бог, Ларион Елизарьев повестил о том зле государя.

— Нынче-то што?

— Розыск в Преображенском, застенок сам государь правит, распутывает клубок. — Андрей замолчал на мгновение, ухмыльнулся. — Государь-то нас жаловал, отобедал прошлым месяцем, когда Петруху воеводой определил.

Апраксин слушал, а сам размышлял: «Мне-то что уготовлено? Нет хуже безвестья».

Утром простился с братом, поехал к царю.

В Преображенском царило заметное оживление. Скакали, не разбирая дороги, гонцы, в крытых кибитках свозили арестованных заговорщиков. Апраксин с трудом разыскал Меншикова. Тот, не размышляя, сказал:

— Годи, Федор, государь велел тебе его дождаться.

Петр появился к вечеру, много возбужденный, бледное лицо его нервно подергивалось. Выпил стакан водки, закусывал на ходу, отрывисто бросал фразы:

— Поедешь со мной в Европу. Ума набираться станем по корабельному строению в Голландии, и еще где, поглядим. Состоять при волонтерах будешь, я поеду персоной секретной, Алексашка и Лефорт в моем десятке, они тебе все пояснят. Вызволи у Головина в пути мою грамоту и штудируй оную, тебе по ней исполнять наказы. Тронемся на неделе. Только со злодеями покончим и отъедем.

На другой день Боярская дума приговорила казнить Цыклера и пятерых его сообщников. Казнили жестоко и прилюдно, остальных заговорщиков с роднею разослали по глухим местам… Головы казненных остались торчать на кольях под кремлевскими стенами.

А Великое посольство отправилось к Твери и дальше к Новгороду.

Не успел Федор толком поговорить с Пелагеей, но только понял, что она сильно сдала здоровьем…

Первая передышка в пути совпала с радостной встречей. Остановился Федор в доме брата, жил в его комнате. Весь дом оказался забитым свитой. Рядом в комнате разместились Лефорт и Головин, на нижнем этаже Возницын и дьяки. Брат все три дня пропадал с царем. Осматривали кремль, крепостные укрепления, цехгауз, пушечное зелье…

Появлялся брат к ночи, сильно выпивши, храпел во сне. А наутро убегал затемно. Толком так и не поговорили. Накоротке помянули родителя, пожелали здоровья матери и сестре Марфе Матвеевне.

— Ты там за Ондрюшкой-то приглядывай, — сказал Петр, — он хотя и оженился, а дури в голове немало.

— Небось, пригляжу.

В Либаве не первый день на рейде томилась в ожидании гостей бригантина «Святой Георгий». Шкипер Иоахим Вайсендорф исполнял привычную работу, которая заранее была хорошо оплачена. Герцог Курляндский не поскупился, отвалил полторы тысячи флоринов за небольшую морскую прогулку…

Наконец-то эти странные русские погрузились на корабль, но, как часто бывает на море, задул противный ветер, развел большую волну. Два дня отстаивались на якорях, «ходила туда-сюда» на волнах бригантина. Оно, может быть, и к лучшему. За это время Иоахим наконец-то распознал среди пассажиров царскую особу.

Высокого роста, в обычном шкиперском платье, едва ступив на палубу, он уверенно подошел к капитану и представился по-немецки, чуть коверкая слова:

— Унтер-офицер Питер Михайлов.

Судя по обращению окружающих его для них он был далеко не простой офицер.

Едва успев ступить на судно, Питер Михайлов попросил шкипера:

— Герр шкипер, позвольте мне ознакомиться с судном?

Иоахим Вайсендорф не возражал.

— Вам дать провожатого?

— Спасибо, я управлюсь сам.