Федор Чижов

В начале 1877 года Чижову удалось уговорить М. X. Рейтерна предоставить Товариществу новые льготы. «Наше умирающее дело воскресло, — поспешил он поделиться радостной новостью с пайщиком князем Л. Н. Оболенским, ведавшим делами кассы. — Министр согласился, во-первых, на то, чтобы 50 тысяч рублей дать нам за 20, а не за 40 рейсов… Во-вторых, он нам дает ссуду в 30 тысяч рублей на пять лет с тем, чтобы ежегодно уплачивать ему из порейсовых денег по 6000 руб. Согласитесь, что лучшего невозможно было придумать. Теперь на 5 лет мы гарантированы… В это время дело разовьется и решительно оживит наш Север!»^[587] За несколько месяцев до смерти Чижов вновь пожертвовал в пользу Товарищества 200 тысяч рублей, собрав и заложив все свои свободные процентные бумаги.

Глава девятая «ДВА ПОЛЮСА МАГНИТА…»

Многие мемуаристы отмечали, что Федор Васильевич Чижов был удивительно верным другом. На протяжении всей жизни он поддерживал отношения со многими из товарищей, с которыми его сблизил Петербургский университет, обменивался с ними письмами, в случае жизненных затруднений оказывал деятельную помощь. Но первым среди равных в этом студенческом братстве следует назвать Владимира Сергеевича Печерина, рассказ о котором в одной из предыдущих глав пришлось прервать на печальной ноте — обращением кумира петербургских «пятниц» в католичество и его вступлением в монашеский орден.

…Редемптористская карьера Печерина складывалась на первых порах весьма успешно. В 1843 году в бельгийском городке Льеж он был рукоположен в священники, пару лет состоял профессором красноречия в миссионерской школе виттемского монастыря, в 1845 году был переведен в Фальмут, в Англию, а спустя четыре года — во вновь основанный монастырь Сент-Мери Чапель в Клапаме, близ Лондона.

Связь с Чижовым прервалась. Ничто не тянуло на родину. Казалось, он всецело отдался во власть религиозных переживаний: «…я как будто напился воды из реки забвения: ни малейшего воспоминания о прошедшем, ни малейшей мысли о России»^[588]. Печерина даже нимало не взволновала доставленная к нему в монастырь в 1848 году из русского посольства бумага, извещавшая о постановлении Сената лишить его всех прав состояния и счесть навсегда изгнанным из отечества за самовольное оставление России и отступление от Православного вероисповедания.

Переписка с Чижовым возобновилась лишь в 1865 году, когда Печерин наконец пробудился после двадцатилетнего монастырского забвения («я проспал 20 лучших лет моей жизни») и стал пристально всматриваться в события, происходившие в России: «19-ое февраля, освободившее 20 миллионов крестьян, и меня эмансипировало[589].»^[590]

Но путь к духовному возвращению Владимира Сергеевича на родину начался раньше, со времени приезда к нему в клапамский монастырь А. И. Герцена, а именно с 1853 года. Герцен, до этого лично не знавший Печерина, но много наслышанный о нем от Редкина, Крюкова, Грановского, приехал к нему в Сент-Мери Чапель, чтобы просить разрешения напечатать в «Вольной русской типографии» трагедию «Вальдемар» и поэму «Торжество смерти», которые он читал еще в бытность свою в Петербурге в 1840–1841 годах. Получив уклончивый ответ, Герцен все же опубликовал их в 1861 году дважды: на страницах «Полярной звезды» и в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия», — а впечатлениям от свидания с Печериным посвятил главу в «Былом и думах» «Pater V. Petcherine» с приложением последовавшей за встречей переписки.

В своей неоконченной повести «Долг прежде всего» Герцен воссоздал трагическую судьбу Печерина в образе Анатоля Столыгина. «Протестантов, идущих в католицизм, я считаю сумасшедшими… но в русских камнем не брошу, — они могут с отчаяния идти в католицизм, пока в России не начнется новая эпоха», — писал он. И хотя дальнейшие отношения между двумя соотечественниками-эмигрантами — революционером-демократом и католиком-прозелитом — не сложились (Герцен отшатнулся от резко полемизировавшего с ним убежденного «попа-иезуита», а Печерина, в свою очередь, испугала материальность герценовского социализма, умалчивавшего о душе и ставившего целью лишь «всеобщую сытость»), все же для Печерина знакомство с Герценом и его статьями «Русский народ и социализм» и «О развитии революционных идей в России» послужило толчком к разрыву с монастырем и орденом и обратило его взор на восток, в Россию^[591].

В конце 1850-х — начале 1860-х годов имя Печерина неожиданно для него самого привлекло внимание представителей различных противоборствующих между собой общественно-политических сил.