Федор Петрович

– В чем тут простить? заплати штраф и ступай с богом! Правда, я человек добрый, это все узнали, но я не хочу делать поблажки никому, потому что всякого рода уступка ведет к беспорядку: мы, как граждане и просто как соседи, непременно должны стараться заставлять друг друга исполнять свои обязанности, иначе произойдет столкновение, путаница… Ты видел, какие ограды я выстроил? Сделай и ты то же самое! Я знаю, первый ваш враг – это лень. Прежде, во времена крепостного состояния, вы еще могли лениться и делать все из-под палки, зная, что в случае нужды помещик вас выручит; но теперь настало такое время, когда выручать вас более некому, когда вы предоставлены самим только себе, когда нельзя более жить спустя рукава! Вот то-то и хорошо! каждый из нас неминуемо должен сделаться гражданином в самом обширном смысле слова.

– Простите, Захар Ильич! – Не могу, друг мой!

Захар Ильич держал в зубах сигару и смотрел в сторону.

Вошла барыня Анна Григорьевна с целой толпой маленьких собачонок.

– Какой чудный вечер!.. и какая скука!

– Не знаю; мне не скучно, ma chere! [1]

– Тебя вечно занимают разные пустяки – счастливый характер! а я не могу, как ты, целый час толковать с мужиком об эмансипации…

– Но надо же рано или поздно развивать этот народ, надо же внушать ему, что чужая собственность священна и потому ограждена законами и что…

– Мими! Каро! Каро! – закричала Анна Григорьевна на собак.

– Не могу, дружок! – обратился Захар Ильич опять к мужику.

Мужик упал в ноги.

– Послушай, я не терплю этого, встань! Я вижу, что в вас нет капли сознания своего достоинства. Человек! позови старосту! до какого унижения вы себя доводите.

– Что делать, Захар Ильич! дома есть нечего. Пришел староста.

– Послушай, Ефим, много там потравы сделала вот его лошадь?

– Нет, нисколько… опричь, что взошла.

– Ну, выпусти ее и отдай этому мужику. Ступай, любезный.

Староста и мужик удалились. Супруги молча глядели на раскинувшееся против них село с прудом, церковью, крестьянскими дворами и ветряной мельницей вдали, освещенной заходившим солнцем; на церковную крышу и сиявшие кресты слетались стада галок, на селе раздавались неясные крики людей и животных.

Перед балконом явился целовальник в длинном суконном сюртуке, с цветным галстуком, с фуражкой в руке.

– Здравствуйте, Захар Ильич!

– Вы чьи такие?

– Признаться, ваши соседи: вот тут, на большой дороге, кабак содержим.

– Так это ваш кабак-то?

– Так точно-с. Мы его, стало быть, снимаем уж лет десяток с прибавкой.

– У вас хорошая водка; кажется, мы у вас брали?

– У нас. Ваш кучер третьего дня приезжал. Водку мы держим всегда очищенную.

– Взойдите сюда. Что ж вы нам хорошенького скажете?

– Мое вам почтение, – отнесся целовальник к хозяйке, на что последняя отвечала легким движением головы, поглаживая собачку, лежавшую у нее на коленях. Однако черные глаза целовальника обратили на себя внимание барыни, и она поправилась в креслах, по-видимому намереваясь посидеть подольше на балконе.

– Ну-с? рассказывайте.

– Дельце такого рода: слышал я, Захар Ильич, что вы очень любите читать книги, одолжите мне какую-нибудь книжечку: сидишь-сидишь в кабаке, знаете – скучно! Получал я тут от одного дворника журнал «Странник»{2}, книжка занятная; да теперь, прочитавши эту книжку, и сижу без дела. А еще сызмаленька пристрастие-то есть к чтению…

– Хорошо! только напрасно вы читаете «Странник». А я вам дам «Русский вестник», «Отечественные записки», мало ли хороших книг? А газет вы не читаете?

– Никак нет-с.

– Вы у помещиков попросили бы.

– Здесь, Захар Ильич, помещики почти ничего не читают.

Супруги с улыбкой переглянулись, и Захар Ильич, опершись своим подбородком на палку, проговорил:

– Верю, верю!.. еще далеко от нас время, когда чтение сделается настоятельной потребностью каждого.

– Захар! – сказала барыня, – ты дай им роман Тургенева «Накануне».

– Да, да… Еще я вам дам «Современник», а впрочем, вот что, Анна Григорьевна, не дать ли им сначала Гоголя? Мне кажется, это будет некоторым образом фундамент для них… Опять же русский, народный писатель, этот, наконец, юмор…

Супруги даже обрадовались, что им предстоял такой удобный случай просветить целовальника. В них зашевелилось нечто похожее на родительское чувство к нему.

– Вы не читали Гоголя? – спросила Федора Петровича барыня.

– Не читал, сударыня.

– Так надо дать, Захар. Вот еще, пожалуй, «Подводный камень».

– Нет! к чему же, мой друг, «Подводный камень»?{3}

Это немного неловко… для их семейного-то быта…

– А как же, по-вашему, их семейный быт должен оставаться в патриархальном состоянии?

– Там другие условия, mon ami!.. [2]

– Лучше скажите, там больше деспотизма, нежели у нас, – сказала по-французски барыня.

– Я не спорю… Пожалуй, я дам и «Подводный камень»… Как вас зовут?

– Федором.

– По отчеству?

– Был Петров.

– Так, Федор Петрович, это мы вам устроим… Я вам дам книг.

– Благодарствуйте, Захар Ильич. Вы поистине отведете мне душу.

– Непременно, непременно. Садитесь. А я вот здесь занимаюсь хозяйством.

– Хорошее, сударь, дело. Хозяйство – занятие приятное.