Федор Сологуб

Первое впечатление от творческой личности Сологуба, которое складывается по воспоминаниям о нем современников: он притворяется, вошел в роль декадента и не может из нее выйти. Так, последняя и неразделенная любовь поэта Елена Данько считала, что декадентство в его поведении — деланое. Но разве мог бы позер создать нефальшивую поэзию? С погружением глубже, после чтения его собственных писем и воспоминаний близких людей, наступает страх и подчинение его манере. Затем следует удивление от всамделишности его жизнетворческого образа и от той дистанции, которую он смог установить между собой и окружающими.

Некая игра в литературной стратегии Сологуба, конечно, присутствовала, накладываясь на особенности его психики, и в том числе обыгрывал он вопрос о собственном жизнеописании. Временами Сологуб смягчал свое отношение к биографиям, например — в разговоре-интервью с Аяксом (Александром Измайловым), которому писатель доверял: «Я не говорю, что моя жизнь была бы никому не интересна. Она могла бы быть интересной, но для этого надо написать о ней много и подробно». Материала для такой биографии достаточно в архивах писателя, в последние годы попало в печать большое количество ранее неопубликованных сведений о Сологубе, в том числе садомазохистских и откровенно шокирующих. Работавшая с архивом Сологуба М. М. Павлова систематизировала и опубликовала множество материалов о писателе. Обширная часть этих материалов вошла в ее книгу «Писатель-инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников», охватывающую ранние годы Сологуба и его творчество вплоть до выхода романа «Мелкий бес» включительно. Биографии Сологуба посвящены архивные публикации А. В. Лаврова, Т. В. Мисникевич и других ученых. Сведения о жизни писателя содержатся в книге «Неизданный Федор Сологуб». Теперь задача биографа — бережно и тактично осмыслить все эти неоднозначные факты, дополнив их новыми архивными изысканиями, касающимися не только творческой биографии писателя, но и его быта, эпохи и окружения. Орфография и пунктуация в цитатах из архивных материалов приведены в соответствие с современной нормой. Список использованных единиц хранения из архивов ИРЛИ (Санкт-Петербург) и РГАЛИ (Москва) приведен в разделе «Библиография», использование уже существующих архивных публикаций оговаривается в сносках.

Глава первая СМЕРТЁНЫШИ

Кто это возле меня засмеялся так тихо?
Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!
Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,
Лихо стояло и возле крестильной купели…

В семье у барыни. — Дача Витбергов. — Вопрос о телесных наказаниях. — Школа. — Боязнь покойников. — Учительский институт. — Отъезд в провинцию

Как признался однажды Федор Сологуб, его первое детское воспоминание было страшным. Оно соединяло в себе боль, смерть и… ощущение полета. В грудном возрасте спеленутого Федю положили на верхнюю полку этажерки, а он с нее скатился на пол. Позже Федор Кузьмич уверял, что не по рассказам старших помнит этот эпизод, а запечатлел в памяти зрительный образ: перед глазами пролетали резные столбики этажерки, которые тогда показались ему огромными столбами, колоннами[2]. Теперь уже никто не скажет точно, действительно ли таким было первое запомнившееся ему впечатление, память ли в зрелом возрасте предложила писателю тот эпизод, который подходил к его мрачной литературной маске, или это была просто фантазия сродни его страшным рассказам о детях. Этот полет напоминает читателям Сологуба о судьбе мальчика Мити из рассказа «Утешение», которого манила идея выкинуться в окно, увидеть весь мир летящим мимо, к чертям. Другие герои-дети у Сологуба без сожаления топятся, сходят с ума, задыхаются… Дети Сологуба — зачастую как будто не совсем люди, а какие-то непонятные звереныши. Однажды у Сологуба вырвалось и потом повторялось слово-неологизм: «смертёныши». Мимоходом его использовал Андрей Белый в романе «Петербург», но таких героев больше нет и не могло быть нигде, кроме сологубовского мира. Поэтому и название им необходимо было дать особенное, как и знаменитой «недотыкомке» — серому комочку, бытовому черту, искушавшему одного только этого писателя.