Федор Толстой Американец

Крузенштерн на катере отправился на остров и отдал визит королю. Его встретил дядя короля, старик лет 75-ти, но сильный и здоровый. Он его повел на участок земли, отведенный королю, куда толпа любопытных туземцев, следовавших за европейцами, не посмела войти; этот участок был заповедный — табу. Король был гостеприимен, а дочь его красива даже с европейской точки зрения.

На острове оказалась некоторого рода культура: огороды, шелковичные деревья, банановые пальмы, та-ро, леса кокосовых и хлебных дерев. Тем не менее нукагивцы не были людоедами. Они постоянно воевали с соседними островитянами и съедали убитых и пленных. Естествоиспытатель Тилезиус записал слова и музыку одной песни нукагивцев, воспевающую печаль родственников съеденного мужчины. Эта песня пелась на хроматическом glissando вверх и вниз в пределах малой терции. В сущности это был мрачный вой, а не песня.

В продолжение всей стоянки «Надежды» у острова один нукагивец находил для себя много работы на корабле. Почти каждый из корабельных служителей приглашал его сделать какой-либо узор на своем теле. Тогда же, вероятно, был татуирован и Федор Иванович.

На Нука-Гиве, кроме англичанина, жил также уже несколько лет один француз; он враждовал с англичанином и, по словам Крузенштерна, совсем одичал. Он даже охотился на врагов той общины туземцев, среди которых жил, но уверял Крузенштерна, что сам не ел человеческого мяса. Этот «дикой француз», как его называет Крузенштерн, захотел вернуться на родину и был взят на борт «Надежды» с тем, чтобы его высадить в Камчатке.

У Нука-Гивы «Нева» присоединилась к «Надежде», и оба корабля направились к Сандвичевым (Гавайским) островам. «Надежда» два дня держалась около острова Овага и легла на дрейф около одного большого селения. Гавайцы подплывали к кораблю и здесь, так же, как и в Нука-Гиве, происходила меновая торговля. Здесь корабли расстались, и надолго[6]. «Нева» отплыла к Каракоа и к русским американским колониям, а «Надежда» пошла прямо в Камчатку и через 35 дней, 14 июня 1804 года, вошла в Камчатский порт св. Петра и Павла. Со дня отплытия из Кронштадта прошло более 11 месяцев.

Крузенштерн в описании своего плавания пишет, что во время пребывания экспедиции в Камчатке в свите посланника Резанова произошла перемена: «Поручик гвардии граф Толстой, доктор посольства Бринкен и живописец Курляндцев оставили корабли и отправились в Петербург сухим путем». Приняты вновь кавалерами посольства капитан Федоров и поручик Кошелев.

Такова официальная версия. Однако известно, что Федор Иванович покинул «Надежду» не добровольно, а был удален с нее командиром за свое невозможное поведение, и по некоторым данным можно заключить, что он был высажен не в Камчатке, а на каком-то острове.

Из списка лиц, отправившихся в плавание, видно; что между ними было несколько человек, которым на кораблях нечего было делать; в числе этих праздных людей был Толстой. Между тем его буйный нрав требовал деятельности, и его деятельность проявилась — в зловредных шалостях. Про его поведение на корабле и его высадку существует несколько рассказов. Эти рассказы довольно противоречивы, и из них нельзя с достоверностью заключить, кем и куда он был высажен на берег.

Вот что рассказывает его двоюродная племянница М. Ф. Каменская, лично его знавшая. «На корабле Федор Иванович придумывал непозволительные шалости. Сначала Крузенштерн смотрел на них сквозь пальцы, но потом пришлось сажать его под арест. Но за каждое наказание он платил начальству новыми выходками, он перессорил всех офицеров и матросов, да как перессорил! Хоть сейчас же на ножи! Всякую минуту могло произойти несчастье, а Федор Иванович потирал себе руки. Старичок корабельный священник был слаб на вино. Федор Иванович напоил его до сложения риз и, когда священник как мертвый лежал на палубе, припечатал его бороду сургучом к полу казенной печатью украденной у Крузенштерна. Припечатал и сидел над ним; а когда священник проснулся и хотел приподняться, Федор Иванович крикнул: «Лежи, не смей! Видишь, казенная печать!» Пришлось бороду подстричь под самый подбородок».

«На корабле был ловкий, умный и переимчивый орангутанг. Раз, когда Крузенштерн отплыл на катере куда-то на берег, Толстой затащил орангутанга в его каюту, открыл тетради с его записками, положил их на стол, сверху положил лист чистой бумаги и на глазах обезьяны стал марать и поливать чернилами белый лист. Обезьяна внимательно смотрела. Тогда Федор Иванович снял с записок замазанный лист, положил его себе в карман и вышел из каюты. Орангутанг, оставшись один, так усердно стал подражать Федору Ивановичу, что уничтожил все записи Крузенштерна. За это Крузенштерн высадил Толстого на какой-то малоизвестный остров и сейчас же отплыл. Судя по рассказам Федора Ивановича, он и на острове продолжал бедокурить, живя с дикарями, пока какой-то благодетельный корабль не подобрал его — татуированного с головы до-ног».