Федор Волков

— Моя вмешается, — просто сказала Таня. — Мне кажется, будто жить я начала, как на театр оный попала. Будто, как открылась занавеска у вас — открылась она и в жизни моей. И все стало ясно и видно. А до того темнота была. Опустится занавеска у вас — у меня на сердце заналеска опускается. Живешь токмо вспоминаючи то, что виделось. Коли не видеть часто сызнова — смерти для меня подобно. А умирать навсегда не хочется…. Еще быть возможно…

Федор взглянул украдкой на Татьяну Михайловну. У нее на ресницах блестели еще слезы, но широко раскрытые глаза лучились. Как будто что-то действительно проходившее перед ними отражалось на миг в светлом зеркале и исчезало. В них мелькали то мольба, то надежда, то покорность неизбежному, то какие-то тревожащие горячие и упрямые огоньки. Этих, пожалуй, было больше всех, и они настойчиво повторялись через короткие промежутки времени. Несомненно было одно — девушка глубоко страдала и не была уверена в том, удастся ли ей перебороть свои страдания.

Федору захотелось утешить ее, как утешают маленьких детей, обнадежить, не отговаривать ни от чего, а поддержать в ней веру в законность и правоту ее чувства, указать на временность испытываемых ею страданий.

Девушка медленно, как бы боязливо, перевела на него свой взгляд, не то прося защиты, не то пытаясь проникнуть к нему в самую душу. Она долго и пристально смотрела, не отрывая глаз; на них постепенно набегала дрожащая влажная пленка. Кажется, еще секунда — и слезы потекут по щекам… Но Таня с силой зажмурила глаза, вздохнула и затем резко тряхнула головкой. Отвернулась.

Одна внезапная мысль как каленым железом обожгла сердце Федора. Вся кровь мгновенно всколыхнулась в нем. Почувствовал, как мучительно и жарко краснеет. Напряг всю силу воли, чтобы отогнать назойливую мысль. Это не удавалось. Как-то сразу стала ясна и эта неуравновешенная порывистость девушки и ее, ни в ком им ранее не наблюдаемая, горячность, — вся эта масса противоречивых, взбудораженных чувств, подавляемых с полною неопытностью и очевидной безнадежностью. Эта спутанность чувств девушки, их пугающая неразбериха вытекала из смутного, еще не осознанного тяготения к нему, к Федору Волкову лично.

Что-то больно укололо Федора в сердце. Он пристально, но ласково посмотрел на девушку.

— Вы успокоились, Татьяна Михайловна? — спросил он, стараясь придать оттенок шутливости своему голосу.

— Я не могу быть спокойною, — твердо ответила Таня. — Спокойствие для меня то же, что и смерть. Мне успокоиться — значит проститься со всем…

— Я прекращу беседу нашу, Татьяна Михайловна, поколику вы не оставляете мыслей ваших мрачных. Будем рассуждать без детскости и без капризностей, девицам избалованным свойственных. Вы не из оных, полагаю. Поговорим о влечении вашем. Приверженность вашу к театру я одобряю. Восторженность вашу сверх границ — порицаю. Мрачность мыслей ваших по вопросу оному — неуместна, понеже причин к сему никаких не имеется.

— Как нет причин? Как нет причин? — почти закричала Таня. — Али вы не видите, как усмотрением вашим судьба моя решиться должна?

— Моим усмотрением ничто решиться не может. Поступайте по подсказке сердца вашего. Куда влечет оное, туда и идите. Но испытайте наперво зрелость решения вашего, крепость привязанности оной… Наипаче же — крепость сил ваших на борьбу с предрассуждениями близких вам лиц. Все решится не мною и не вами, а произволением особ оных. Без помощи и поддержки их вы пока существовать не сможете. В мере упорства вашего к достижению цели, вами поставленной, разрешение узла сего предвижу. Наилучшее и кратчайшее разрешение его мыслю так. Матушка ваша, ведомо мне, в Москве проживает? Не так ли?

— Да, — сказала девушка.

— Наперво, переселиться вам на жительство к матушке надлежит. Там, в условиях нравов не столь жестоких и темных, стремления ваши обретут свободу и завершиться смогут ко благу вашему. Как вы смотрите на предложение мое, Татьяна Михайловна?

Девушка заметно побледнела, подняла глаза на Федора. В них мелькала тревога и снова набегали слезы.

— Но я… я с вами быть полагала, — сказала она с усилием.

— Вы считаете сие выполнимым?

— А вы?

Федор вместо ответа поднялся со стула.

— Коли так, несказанную честь окажете компании нашей присутствием своим. Однако дядюшка ваш, полагаю, заблудшими нас почитает в его доме обширном.

Он отворил дверь. Таня, помедлив и не поднимая головы, прошла мимо Федора в коридор. Он последовал за нею. В ближайшей комнате к ним присоединилась мадам Любесталь, как бы не покидавшая их.

Иван Степанович в угловой комнате объяснял своим гостям устройство аквариума. Отсутствия Федора и Тани, повидимому, не заметили.

Только Аглая с Агнией подозрительно покосились при их приближении.

Когда комедиантская компания вышла на улицу, до ее слуха донеслась далекая хоровая песня.

— А ведь сие «забава» канатчиковская орудует, — сказал Алеша Попов.

— Заглянуть необходимо, — раздались голоса.

Значит, «забава», несмотря на отколовшуюся часть лучших забавников, все же продолжала действовать.

Солнце зашло. Смеркалось.

Разлад