Феечка

Третий мальчик, Боря, такой странный и зацикленный на себе, что на него не делают ставки те девочки, которые заочно поделили между собой всех китайцев нашего «гума» – корпуса гуманитарных факультетов. А китайцев здесь так много, что хватит на всех невест-филологов и еще останется. Мы – не филологи. Мы – будущие работники ноосферы. Ноосфера – это область всей интеллектуальной деятельности, в основном, конечно, культуры. Именно поэтому я здесь – потому что в родном Питере нет такого факультета. Точнее есть, но не совсем такой. На нашем факультете учат многому, но ничему конкретному, хотя все до единого верят, что однажды они будут работать в каком-то очень интересном месте, там, где рождается культура. По крайней мере, я так думаю. Потому что я в свободное время обычно или читаю, или думаю.

Мне немножко мешают жить две вещи: ум и красота. Я свой ум чувствую, а красоты не вижу и не ощущаю, напротив, кажусь себе дурнушкой. Но я часто о ней слышу. Это ведь миф – о том, как легко и хорошо красивым и умным. Нет. Ум отягощает и отделяет от других. Красота тоже крайне обременительна. Девочки часто относятся ко мне с осторожностью и недоверием. И я их понимаю, потому что это несправедливо, как многое в нашей жизни на Земле.

Мальчики моего ума боятся – те, кто в состоянии понять, что я умная. Но все равно я им нравлюсь, особенно когда молчу. Возраст этих мальчиков, которые намекают, приглашают, подлавливают, в общем – привязываются, очень разный – от раннего пубертатного до сильно пожилого возраста.

Поэтому я придумала себе неожиданный и удобный способ. Во-первых, я представляюсь как Тузик. Не важно, что на самом деле меня зовут просто Надя. Каждый старается придумать что-то еще более смешное и несообразное, чем эта кличка. Тузя, Тузька, Тузяма… Как только меня не зовут. И второе. Я стараюсь к месту и не к месту говорить, что я дурнушка и дура. Тузик, одним словом. Страшная, неталантливая, несмешная, несообразительная, неумелая… Что у меня слишком толстая попа, слишком быстро растут волосы – по всему телу, и я их брею каждое утро, кроме головы, на голову времени не остается, поэтому у меня такие длинные и пышные волосы, что на глазах у меня линзы, поэтому глаза такие ярко-синие. Ведь таких глаз в природе не бывает. Что мама сделала мне пластическую операцию, потому что я была такой страшненькой, что меня не брали в школу – дети плакали при виде меня.

Кто-то поначалу удивленно приглядывается, кто-то спрашивает: «Что, специально прибедняешься?» Но я стою на своем. И люди выдыхают, верят. И я никогда не рассказываю и не кичусь, что я в классе была первая, и слух у меня музыкальный отличный, и мне все вообще легко дается. Я легко пишу, легко запоминаю, с легкостью считаю в уме, хотя я гуманитарий чистой воды. Нет, я этого ничего не говорю.

Я из обычной хорошей семьи, где есть мама и бабушка, когда-то был папа – был и сплыл, как выражается моя мама. Бабушка, в прошлом учитель русского и литературы, выражается крепче. Но я с бабушкой спорю, всегда, с малых лет. Люблю ее и – спорю. И она меня любит. И тоже со мной спорит. Потому что я делаю все по-своему. Выбираю других писателей, которых она отрицает, друзей, которые ей не нравятся. Я люблю Горького и Некрасова, а бабушка – Бунина и Куприна. Бабушка называет меня «девочка-атавизм», а я ее – «бабушка-пропеллер». Иногда мы спорим об одном и том же по две недели. Просыпаемся утром – и все начинается снова. Это довольно тяжело, особенно для моей мамы, которая мечется меж двух огней.

Мама – оперирующий врач-хирург, и ей дома нужен покой, а не взрывы и огни, между которыми она вынуждена метаться. Бабушка этого не понимает, она привыкла драться до конца.

Бабушка родила маму в восемнадцать с половиной лет, мама родила меня в девятнадцать с половиной лет. Теперь, следуя этому алгоритму, я должна родить бабушке правнука в двадцать с половиной лет, чтобы она наконец успокоилась и перестала вести со мной бои. Сейчас мне почти девятнадцать. У меня осталось совсем немного, чтобы найти отца для бабушкиного правнука и продолжить традицию.

Мальчики с курса отпали в первую же неделю. Они не годны даже как биологический материал для получения потомства. Я понимаю, что каждый из них личность, человек, у них тоже есть душа, а также любящие мама и бабушка, и они бы очень обиделись, если бы услышали мои рассуждения. Нет, людей-то я в них как раз вижу, даже в том крайне странном виде, в котором они любят являться – в розовых распашонках с капюшончиками, в коротеньких обтягивающих штанишках, с голыми щиколотками, на которых сделаны татуировки с глубоким смыслом… В блестящих кроссовках, с сережками, с перекрашенными волосами, то собранными в хвостики, то выбритыми полосками. Людей-то вижу, но не вижу в них мужчин. Хотя наши мальчики вполне традиционной ориентации, по крайней мере, друг с другом не целуются и женихи их во дворе не встречают.