Феерическая Академия

«И в один момент я поняла, что дальше так продолжаться не может. Мне пришлось пожертвовать своими красивыми крыльями, которыми всегда гордилась, для того, чтобы разыскать живого свидетеля проклятия. Он взял с меня страшную цену, но оставил возможность летать. Лепреконы чтобы выполнить желание по настоящему, забирают у тебя самое ценное… И теперь мои крылья похожи на жалкие тряпки. И летают они отвратительно. Зато я смогла увидеть сквозь время и пространство тот момент, когда Ллуд произносит страшные слова. Оберон их не слышал, поскольку лежал без памяти. Их не слышал никто, но они существовали. Только сок цветка оставшийся после смерти феи, которая любила его по-настоящему, способен снять проклятие. Достаточно, чтобы капля сока попала на его кожу. Тьма спрятала цветок в зарослях терновника, в самой темной лощине, где растут колокольчики и анютины глазки – любимые цветы принцессы. Сейчас я пристрою тех крестниц, которых должна была отдать Оберону. Они никогда не попадут в его руки! Я не позволю! Девочку – оборотня я отдам принцу, а еще одну красавицу пристрою старому чернокнижнику. На всякий случай, я дам ей яд, чтобы она отравила его, если заклинание любви не подействовало… По — крайней мере, это лучше, чем Оберон.»

Значит, первая скандальная крестница действительно должна была попасть к чернокнижнику? И то, что в доме оказался Оберон – это было лишь расставленной ловушкой на крестную, которая отказалась выполнять условия договора? Теперь понятно, почему она пряталась и от тьмы, и от Оберона, почему жила в лесу и почему разнесла мне половину кухни…

Мне было так стыдно за то, что я убила ее. Я посмотрела на мышонка, который гладил меня маленькой лапкой, пытаясь утешить: «Не плачь, мамочка!».

Видимо, она отправилась за цветком, но там ее ждала тьма. И фею занесло в наш мир. Я случайно убила ее, стала феей, а следом за ней пришла тьма. Что я наделала?

Глава шестнадцатая. Принц без сердца и очень злая мачеха

Глава шестнадцатая. Принц без сердца и очень злая мачеха

Я всхлипывала, обнимая подушку. По щекам текли слезы, а я нервно сглатывала их. Может, завтра все будет хорошо? Завтра все будет по-прежнему? Я снова буду маленьким нанылом… Может, никакого проклятия не существует, а мне просто показалось? А вдруг это какие-то чары, иллюзия, наваждение? Я уткнулась лицом в подушку, понимая, что видела наяву самый ужасный страх каждой женщины – быть уверенной, что ложишься в постель с любимым, а проснуться с чудовищем, которому на тебя плевать… Под подушкой лежали свернутые листики бумаги, а я пыталась взять себя в руки и прекратить реветь.

— Не плачь, — пищал мышонок Павлик, сидя на моем плече. – Прошу тебя, мамочка… Не надо плакать… Или я тоже буду плакать вместе с тобой…

Я стиснула зубы, чувствуя такую нежность к этому малышу, от которой сразу становилось тесно в груди.

— Ложись, — прошептала я, видя, как слезинка течет по усам. – Ложись, мой хороший… Не надо плакать… Что-нибудь придумаем… Давай, мой маленький…

Я сделала ему ямку на подушечке, глядя, как он укладывается спать. Мне пришлось дать ему пальчик, чтобы он обнимал его. Тонкий хвостик свесился вниз.

— Спой мне колыбельную, — жалобно попросил мышонок, а я вздохнула пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь песенку. – Пожалуйста… Как мама…

— Ложкой снег мешая, ночь идет большая, — спела я чуть хриплым полушепотом. Таким голосом можно смело петь колыбельную в фильмах ужасов. – Что же ты … мышонок, не спишь? Спят твои соседи, белые медведи, спи и ты, малыш…