Фея Альп

Герсдорф служил проводником для своей невесты, но это была нелегкая задача, потому что Валли хотела все видеть и всем восхищалась, но видела, в сущности, только своего Альберта и не отпускала его от себя ни на шаг. Она порхала вокруг него, подобно одному из легкокрылых колибри из коллекции, кричала от восторга при виде какого-нибудь незнакомого удивительного предмета, как расшалившийся ребенок, к великому неудовольствию баронессы Ласберг, которая наконец почувствовала себя обязанной вмешаться, хотя по опыту знала, как мало это принесет пользы.

– Милая баронесса, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что и невеста должна соблюдать приличия, – начала она свое поучение в одной из оконных ниш. – Ей следует помнить о своем женском достоинстве, а не показывать всем и каждому, что она вне себя от счастья. Помолвка – это…

– Нечто дивно прекрасное! – перебила ее Валли. – Интересно было бы знать, как держал себя в день помолвки дедушка: хотелось ли ему так же танцевать, как мне?

– Можно подумать, что вы еще совсем дитя, Валли! Посмотрите на Алису: она тоже невеста и тоже всего несколько дней как стала ею.

Валли с выражением комического ужаса сложила руки.

– Да, но быть такой невестой – не дай бог! Впрочем, пардон, Алиса совершенно довольна, а господин Эльмгорст ведет себя в высшей степени примерно. Только и слышно: «Что угодно, милая Алиса?», «Как прикажешь, милая Алиса!» Но если бы мой жених выказывал по отношению ко мне такую скучную, холодную учтивость, я сию же минуту вернула бы ему кольцо.

Баронесса Ласберг, вздохнув, отказалась от надежды внушить чувство приличия молодой девушке. Валли стрелой вылетела из ниши и тотчас повисла на руке жениха.

Эльмгорст разговаривал с Гронау, который был представлен ему, как и остальным, в качестве секретаря. Разговор шел, разумеется, о коллекции; указывая на негра и малайца, которые по знаку своего господина подавали то один, то другой предмет, чтобы его могли рассмотреть вблизи, Вольфганг сказал:

– Господин Вальтенберг, кажется, любит чужеземное и в своем ближайшем окружении: он взял себе прислугу из разных широт, да и вы, несмотря на ваше имя и немецкий язык, кажетесь иностранцем.

– Совершенно справедливо, – подтвердил Гронау. – Я не был в Германии двадцать пять лет и уже не думал, что когда-нибудь еще увижу старую Европу. Мы с господином Вальтенбергом встретились в Австралии; этого чернокожего, Саида, мы привезли с собой из турне по Африке, а Джальму нашли всего год назад на Цейлоне, вот отчего он так еще глуп. Теперь нам не хватает китайца с косой и каннибала с островов Тихого океана, тогда зверинец будет полон.

– О вкусах не спорят, – ответил Эльмгорст, пожимая плечами. – Боюсь только, что господин Вальтенберг по всем своим привычкам станет до такой степени чужим родине, что в конце концов окажется не в состоянии жить здесь.

– Да мы и не имеем ни малейшего намерения здесь жить, – заявил Гронау с грубой откровенностью. – Мы уедем, как только будет можно.

При последних словах из груди Вольфганга невольно вырвался вздох облегчения.

– Вы, кажется, не особенно высокого мнения о своем отечестве? – заметил он.

– Далеко не высокого. Надо стоять выше национальных предрассудков, говорит господин Вальтенберг, и он прав. Он прочел мне целую лекцию на эту тему, когда я на обратном пути сцепился с хвастунишкой-американцем, осмелившимся ругать Германию.

– И вы с ним из-за этого поссорились?

– В сущности, нет, я только разбил ему нос, – хладнокровно ответил Гронау. – До ссоры дело не дошло, потому что он сию же минуту очутился на полу. Понятно, он вскочил и в ярости побежал к капитану требовать удовлетворения, и капитан явился ко мне с выговором, но получил в ответ несколько немецких грубостей; под конец вмешался господин Вальтенберг и заплатил этому человеку за разбитый нос, а ко мне все на пароходе почувствовали необычайное почтение.

– Да, мне стоило труда замять эту историю, – сказал Вальтенберг, услышавший последние слова. – Если бы американец не удовлетворился деньгами, то за нарушение порядка на судне пришлось бы серьезно поплатиться. Вы вели себя как рассерженный боевой петух, Гронау, а между тем дело выеденного яйца не стоило. Кому какое дело до чужих мнений? Этот человек отстаивал свою точку зрения, как вы свою, и имел на это полное право.

– Кажется, вы действительно выше «национальных предрассудков», господин Вальтенберг, – сказал Вольфганг с иронией.

– По крайней мере, я считаю честью для себя быть по возможности свободным от них, – прозвучал вполне определенный ответ.

– Есть обстоятельства, когда человек не может и не должен быть от них свободен. Возможно, вы и правы, но я в данном случае на стороне господина Гронау и поступил бы точно так же.