Фея Хлебных Крошек

По воле случая дела пошли столь удачно, что за осень состояние мастера удвоилось, а поскольку он уже давно мечтал спокойно насладиться в конце своей честной жизни плодами многолетних трудов, он наконец уступил просьбам своих домашних и решился переписать на мое имя, но в интересах всего обширного семейства, свое заведение. Я забыл вам сказать, что мне в первый же месяц удалось добиться от него согласия женить шестерых сыновей на девушках бедных, но красивых, благонравных, набожных и трудолюбивых: свекор в них души не чаял. Свадьба удалась на славу, так как фея Хлебных Крошек, которая была посвящена во все мои секреты и направляла меня во всех моих делах, ухитрилась в самую минуту подписания брачного контракта наделить каждую из шести невест приданым, причем устроила это таким неожиданным и одновременно естественным образом, что никто не догадался о моей к тому причастности. У первой невесты обнаружился умерший в Америке дядюшка-миллионер. Отец второй, передвигая межевой камень, нашел на своем поле клад, и даже после того, как власти забрали свою часть, кое-что осталось и на его долю. Не стану перечислять вам все прочие способы: многие из них описаны в романах и комедиях, но воображение Феи Хлебных Крошек было куда богаче на выдумки, чем все романы и комедии вместе взятые, во-первых, потому, что она умнее тех, кто их сочиняет, а во-вторых, потому, что деятельное и неутомимое добро куда изобретательнее, чем самый тонкий ум.

С другой стороны, собственное мое состояние возросло так чудесно, что стало бы для меня сущей пыткой, если бы Фея Хлебных Крошек с самого начала не согласилась распоряжаться им, не спрашивая моего совета. Корабль «Царица Савская» возвращался в Гринок, как и было обещано, каждую неделю, но бросал якорь не в виду порта, и все дела с ним вела Фея Хлебных Крошек, так что жители Гринока о его плаваниях ничего не знали и поминали его лишь в шутку, желая подчеркнуть смутность либо несбыточность чьих-либо надежд: «Это сбудется, когда возвратится «Царица Савская»!» Корабль, однако, курсировал по морю безостановочно, увозя от нас бесполезные карбункулы со дна наших ручьев, а взамен привозя куда более драгоценные для плотника и необходимые для постройки Аррахиехского дворца кедры и кипарисы – я обрабатывал их в своей мастерской. О наших богатствах я знал – и стремился знать – лишь одно: всякий из тех, кому мы были в силах помочь, тотчас получал помощь; повсюду открывались больницы для страждущих и богадельни для неимущих; сгоревшие в пожаре города поднимались из руин и расцветали на глазах утешенных жителей, а Фея Хлебных Крошек спрашивала меня каждый вечер: «Знаешь ли ты теперь, что такое счастье?» – а я каждый вечер мог ответить ей: «Да, Фея Хлебных Крошек, знаю».

Остальные наши беседы, которые почти всегда были очень долгими, особенно в воскресные и праздничные дни, когда мне не требовалось идти в мастерскую, касались важных вопросов морали, любопытных исторических фактов и в особенности изучения языков, которое всегда доставляло мне величайшее удовольствие. Фея Хлебных Крошек считала эту науку первой из материальных уз, связующих людей в общественном состоянии, и придумала для того, чтобы обучить этой науке меня, методы столь ясные и логичные, что я усваивал основные принципы любого языка в несколько часов, а затем впечатления моего тренированного ума сами начинали выражаться в подходящих словах, так что мне казалось, что выучить язык – это значит его вспомнить, [148]и я бы не удивился, если бы узнал, что Господь, создавший людей для того, чтобы они понимали друг друга и друг другу помогали, тайно наделил нас еще и этой способностью.

Но среди всех тем, которые я любил обсуждать с Феей Хлебных Крошек, была одна, о которой я заговаривал помимо воли, стоило мне вспомнить обо всех необыкновенных происшествиях моей жизни, а их, сударь, как вы могли убедиться, случилось в ней немало.

– Скажите, Билкис, – спрашивал я у нее порой, – а может быть, вы и вправду фея?

– Ну и ну, – отвечала она со смехом, – неужели ты с твоим умом веришь в сказки, которым нынче не верят даже малые дети? Со времен королевы Маб [149]фей на земле не бывало.

– Вы правы, – продолжал я, качая головой, как человек, не решающийся показать, что доводы собеседника не вполне его убедили, – но я не могу поверить, будто моя жизнь течет по обычным законам и во всем, что произошло со мною и с вами, нет ничего сверхъестественного. Я поначалу решил не спрашивать вас об этом и промолчал бы, поверьте, если бы мысль эта порой не преследовала меня так властно, что я боюсь лишиться ума.