Фея Семи Лесов

– Да, мадам, Сюзанна – это мое дитя, в этом я уверен, это моя принцесса. Я уже не надеюсь, что у меня будут законные дети. Взгляните, как она похожа на меня! Особенно волосы – это же мои волосы!

Он перебирал пальцами пряди моих волос, а я сидела, сжавшись и не до конца понимая слова этого человека. В моей голове ну никак не укладывалось то, что принц – мой отец. Не могла я в это поверить… Этот человек казался мне таким чужим, и даже приятный запах, исходивший от его парика и камзола, был незнакомым и далеким. Я чувствовала, что втайне боюсь принца.

Его голос вновь стал жестким и резким:

– Сюзанна будет воспитана как истинная аристократка, – надменно заявил он, – как настоящая принцесса из славного рода де ла Тремуйлей… Никто не примет ее за провинциалку. Я найду Сюзанне лучших учителей танцев и манер, лучших ювелиров, портных, башмачников, клавесинистов. Я добьюсь для нее места фрейлины королевы… И эти мои планы вполне осуществимы. Вот уже десять лет я веду жизнь размеренную и спокойную, и состояние моих финансов у любого может вызвать зависть. Ведь даже казна королевства пуста, мадам, пуста, как башмак.

– Король еще молод и слаб, – сказала маркиза вздыхая. Принц покачал головой.

– Ну, довольно об этом, мадам. Мадемуазель, – обратился он ко мне, – довольны ли вы тем, что будете учиться?

Я молча смотрела на него, не в силах преодолеть странный испуг.

– Что же вы молчите, мадемуазель? Довольны ли вы?

– Да, – проговорила я, хотя на самом деле никакого удовольствия не испытывала. – То есть нет. Я не знаю…

– Разве вам не хочется научиться благородным манерам и танцам, научиться петь ваши итальянские канцоны и играть на клавесине?

– Я умею петь, – заявила я, – и танцевать тоже: и тарантеллу, и сардану, и сальтарелло…

– Фи, мадемуазель! Вы говорите неслыханные вещи.

Он снял меня с колен, поднялся и, позвонив, приказал вошедшей Жильде собрать все наши вещи.

– Итак, мы уезжаем, мадемуазель.

– Куда? – спросила я простодушно.

– Бог мой, да я же твержу об этом битых полчаса! Или вы глупы, мадемуазель? Или все еще плохо понимаете французский? Мы едем в город Санлис, где находится женский монастырь святой Екатерины, там вы и получите образование.

– И долго я там пробуду?

– Ну… я полагаю, по меньшей мере лет шесть.

– Не нужно мне никакого образования, – заявила я.

– Позвольте уж мне подумать об этом, – жестко ответил принц.

Я опустила голову и некоторое время, сидя на высоком стуле, болтала ногами, наблюдая, как причудливо переливаются перламутровые пряжки на моих туфельках.

– А кто еще едет с нами? – спросила я после длинной паузы.

– Никто.

– А синьорина Стефания?

– Она останется здесь, разумеется.

Я хотела спросить, как же я буду в Санлисе одна, без синьорины Стефании, но лицо принца было таким холодным и непроницаемым, что у меня пропало желание продолжать расспросы.

Во всем теперь замечались признаки скорого отъезда: в спешке слуг, упаковывающих чемоданы, в некоторой нервозности обстановки. Когда наступило время обеда, принц и маркиза впервые не возражали против того, чтобы за столом находились Розарио и Джакомо.

– Мадемуазель, – произнес принц торжественно, – сегодня я хочу сделать вам подарок.

На виду у всех, тут же, за обеденным столом, он протянул мне крошечные бриллиантовые сережки. Если бы я лучше разбиралась в драгоценностях, я поняла бы, что этим сережкам не одна сотня лет.

– Дорожите ими, – сказал принц, – эти серьги носила еще великая католичка Шарлотта де ла Тремуйль, их носила ваша прабабушка Беатриса и ваша бабушка принцесса Даниэль… Надеюсь, это вызовет у вас чувство гордости нашим славным родом.

Последнего явно не произошло, но бриллианты так прозрачно переливались в свете свечей, что я была в восторге от подарка. В нашей деревне такие вещи были только у дочерей графа дель Катти, манерных нарядных девочек, к которым меня и на десять шагов не подпускали. А теперь я стала такой же, как они, и, может быть, перещеголяла их.

Наши вещи были упакованы в чемоданы, перевязанные из осторожности бечевкой. Слуги выносили их и укрепляли на крыше большой грузовой кареты. Кучер расхаживал по двору, от нетерпения щелкая кнутом.

Метель, начавшаяся утром, очень быстро стихла; неистовство погоды прекратилось, снег уже не кружил в воздухе, а тихо и спокойно лежал на голых ветках яблонь, крыше замка, на парковых дорожках, на белом камне стены. Дальше, за оградой, простиралась полоска поля, усыпанная слоем снега.

– До свиданья, Джакомо! До свиданья, Розарио! – ласково сказала я братьям. – Я долго не задержусь.

Они по очереди расцеловали меня. Синьорина Стефания не сказала мне ни слова на прощание. В глазах у нее было беспокойство.

– Не бойтесь, – попыталась я ее утешить, – я буду хорошо учиться. Я буду говорить только по-французски…

Она не дослушала меня, резко отстранилась и, всхлипнув, стала быстро подниматься по лестнице.

– Нам впервые приходится расставаться, – грустно сказал Джакомо. – Жаль, что мы сюда приехали.

– А что случилось с синьориной? – прошептала я, прижимаясь к нему. – Она плачет. Почему?

Он погладил мои волосы. Его щеки заметно покраснели.