Фея Семи Лесов

Он смущенно мял в руках шляпу. Я смотрела на него с легким презрением. Жандармы всегда казались мне не совсем людьми, какими-то странными существами, созданными для того, чтобы служить другим.

– Поезжайте в Ренн, мадемуазель, – пробормотал он.

Я вся вспыхнула: название этого города, напоминающее о той проклятой помолвке, раздражало меня.

– Ну уж нет, сударь, в Ренн я не поеду, – ледяным тоном произнесла я, – и не думайте, что в нашем замке так уж нуждаются в услугах жандармерии и тем более в ваших, господин Фи… забыла, как там ваше имя. Можете убираться из Сент-Элуа хоть сейчас.

– Прошу прощения, мадемуазель, – сказал Фирно, поднимая на меня глаза, – я из крестьян, возможно, я сказал что-то не так… Я, конечно, не могу указывать, что вам делать и что нет Но я нахожусь на королевской службе и исполняю свои обязанности. Губернатор Бретани дал мне приказ неотлучно находиться в Сент-Элуа и заботиться о безопасности замка.

Я смотрела на него во все глаза, сгорая от желания наговорить Фирно кучу самых неприятных вещей. Присутствие жандарма в замке, тем более постоянное, мне очень не нравилось.

– Ах, так вы из крестьян, – повторила я. – Право, можно подумать, что это имеет для меня какое-то значение. Я ни за что не поверю, что губернатор Бретани приказал, вам идти против моей воли и навязал мне ваше присутствие тогда, когда я вовсе этого не желаю… Можете оставаться, сударь. Но я напишу отцу, и он во всем разберется…

Жандарм молча сошел с крыльца, не сказав больше ни слова. Так и быть, пусть пока остается… Я была уверена, что это не продлится больше недели.

Уже светало. Верхушки сосен таяли в сизой туманной дымке – последнем остатке темноты.

– Одеваться, – приказала я. – Седлать Стрелу.

Я понимала опасность прогулок в лес теперь, когда там прячутся бандиты, но меня обуяло странное желание познать страх, изведать острые ощущения, развеять повседневную тоску. Это и толкало меня в Бросельянд. Даже суровые упреки Маргариты не способны были меня остановить.

Я вылетела за ворота на свежей резвой Стреле и помчалась по росистой траве в Бросельянд. Из ржи вылетали вспуганные куропатки.

Стрела бежала сама по себе, я полностью предоставила путь ее выбору. Капли холодной росы падали мне на лицо и волосы. Земля была сырая и скользкая, лошадь бежала не очень уверенно, с осторожностью умного животного выбирая удобные места, обходя овражки, рытвины и русла ручьев, которыми была изрыта вся земля и где обитали, по старым преданиям, гномы, тролли и эльфы.

Над моей головой все время ворковали просыпающиеся голуби, звучно и громко пели дрозды, мелодично щебетали темно-бурые чечевицы, но уже через какое-то мгновение я уловила, что птичье пение уже не сопровождает меня. Лес умолк, притих, затаился, и это казалось странным. Я оглянулась по сторонам, но ничего необычного не заметила. Тем временем Стрела бежала вперед, и лес словно распахнулся передо мной, пропуская меня на глухую поляну. Я вскрикнула и отшатнулась: лошадь привезла меня в то друидическое капище, которое полмесяца назад показывал мне виконт де Крессэ.

То же самое божество вновь уставилось на меня своими страшными глазницами. В уголках его век я заметила слезы – крупные капли утренней росы. Можно было подумать, что камень плачет.

Это было уже слишком.

В тот раз я едва не умерла от страха в обществе виконта, а теперь я была совсем одна… Не хватало только, чтобы здесь появилась та самая змея!

Я уже дернула Стрелу за повод и собиралась умчаться прочь, опасаясь, что идол, чего доброго, оживет и причинит мне зло, однако в то же мгновение услышала тихие, едва различимые голоса. Люди разговаривали, наверное, очень громко, никого не стесняясь, но здесь, на месте капища, были слышны лишь отдельные звуки. Впервые я натыкалась в лесу на такую большую компанию…

Может быть, это и есть те самые контрабандисты?

Нельзя сказать, чтобы я боялась. Друидическая глыба внушала больше опасений. Сейчас во мне проснулось сильное любопытство. Я привязала Стрелу к дереву и, пытаясь ступать как можно тише, пошла на звук голосов, а затем раздвинула тяжелую от росы листву.

Однако то, что я увидела, очень меня разочаровало.

Те оборванные, несчастные бретонцы, сидевшие полукругом на сырой траве, совсем не походили на разбойников.

Они были в грубых суконных рубахах и деревянных башмаках. Лишь немногие имели парусиновые камзолы. С ними были женщины, одетые как бретонские крестьянки: в сабо, в шерстяных платках, перевязанных крест-накрест на груди, от чего женские шеи казались тонкими, как стебли одуванчиков. Здесь были и дети – подростки и даже младенцы – худые, оборванные, бледные, словно только что оправившиеся после долгой болезни. Некоторые из них рыли в земле корни и жевали их. Остальные спали, откинувшись на стволы деревьев и тупо открыв рты.

Я уже и забыла, когда в последний раз видела таких нищих и голодных людей. Может быть, в Санлисе. Или по дороге в Париж. Тогда я встретила целую вереницу голодных безработных, согнанных нуждой с земли и проклинающих свою судьбу.