Фейсбук 2018

Это потолок церкви Успения пресвятой Богородицы, уникального деревянного храма 18 века, сегодня до тла сгоревшего в Карелии. Церковь пережила все войны и революции, еще вчера цвела и пела, и потолок изумительный был в полной сохранности, а сегодня только уголь догорает на шашлык-машлык. Мне кажется, Мединский, Ямпольская, кто там в государстве за культуру отвечает, должны встать и выйти вон, раз такое не сберегли. Но они сильно удивятся, узнав про эту идею, и продолжат свой сытый, свой равнодушный, свой облизывающийся обед.

Водопровод, сработанный еще рабами Рима, -   Tatiana Dachevskaja , спасибо ей, опубликовала в фейсбуке эту дивную фотографию. То, что все сложное, тонкое, объемное, любая метафизическая и просто божественная, и по-всякому классическая красота - из прошлого, в нем укоренена и без него не понятна, это дело привычное. Однако и хай-тек оттуда, и модернистская утопия, и совриск. "Но, может быть, поэзия сама - одна великолепная цитата", и бессмысленно искать образ, которого прежде не существовало.

Валерий Шубинский  делает красивый и полезный проект, представляя каждый год, начиная с 1775, какой-нибудь парой русских стихотворений, иногда одной парой, иногда двумя, тремя, четырьмя или даже пятью. Так, выкладывая стихами, как паркетом, год за годом, Шубинский выстраивает свое здание и дошел сегодня до 1909 года, который почти целиком представлен "Кипарисовым ларцом" Иннокентия Анненского - четырьмя парами, восемью стихотворениями. Это, безусловно, авторское право выбирать того, кого хочется, святое и неоспоримое, - Анненского так Анненского, к тому же это самый почтенный, давно и несомненно победивший вкус, но мне в этом проекте определенно не хватает Блока; мало его тут для меня; не было в 1907 году "Снежной маски", а в 1908 "На поле Куликовом", ни одной строчки из этих циклов; в 1909 году не оказалось никакого Блока, и, значит, великий "Осенний день" не попал в шубинскую антологию, а мне кажется, что это вообще лучшее, что написано по-русски про родину. Пусть постоит здесь.

Идем по жнивью, не спеша,

С тобою, друг мой скромный,

И изливается душа,

Как в сельской церкви темной.

Осенний день высок и тих,

Лишь слышно - ворон глухо

Зовет товарищей своих,

Да кашляет старуха.

Овин расстелет низкий дым,

И долго под овином

Мы взором пристальным следим

За лётом журавлиным...

Летят, летят косым углом,

Вожак звенит и плачет...

О чем звенит, о чем, о чем?

Что плач осенний значит?

И низких нищих деревень

Не счесть, не смерить оком,

И светит в потемневший день

Костер в лугу далеком...

О, нищая моя страна,

Что ты для сердца значишь?

О, бедная моя жена,

О чем ты горько плачешь?

А еще зачем-то спорят, кто написал - "И вы, мундиры голубые,/

И ты, им преданный народ" - Лермонтов или не Лермонтов. В любом случае, как мы видим, это сам бог написал. Даже сам Бог.

Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,

Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.

Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится.                                                        

Низко стелется птица, пролетев над моей головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,

Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,

Эту молнию мысли и медлительное появленье

Первых дальних громов - первых слов на родном языке.

Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева,

И стекает по телу, замирая в восторге, вода,

Травы падают в обморок, и направо бегут и налево

Увидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного,

Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы.

И, играя громами, в белом облаке катится слово,

И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.

Это Гроза Заболоцкого 1946 года. Из лучшего, что написано по-русски.   Татьяна Левина , спасибо ей, напомнила. В Москве и невдалеке от нее прошла вечером гроза, а у нас тут в пятидесяти километрах на юг все труднее дышать, и первых дальних громов - первых слов на родном языке еще совсем не слышно. Один Заболоцкий освежает.

Был сегодня у отца, он вспомнил, как выпивал со Шпаликовым, у которого на коленях сидела дева, спросившая: "Ген, сколько тебе лет?" "Тридцать", - сказал Шпаликов. "Как тридцать? - поразился отец. - Мы же вместе учились, а мне сорок". "Ну, значит, у тебя такая судьба", - невозмутимо ответил Шпаликов.

Отцу в ноябре будет 85, а Шпаликов повесился вскоре после этой истории, было ему 37, как и положено гению. Рядом с его телом нашли записку: "Вовсе это не малодушие, — не могу я с вами больше жить. Не грустите. Устал я от вас. Даша, помни. Шпаликов".