Фехтмейстер

Госпожа Сорокина глубоко вздохнула, силясь унять нервную дрожь, и замерзшими руками потянула пистолет.

— Смерть тирану!

— Ну, нет! — раздалось у нее за спиной. — С этой фразой мы уже убивали. Оригинальнее надо шо-нибудь придумать. А то как дети в школе будут запоминать, кто кого убил?! Никакой фантазии! Мадемуазель, вы плохо подготовились к теракту!

Сухой щелчок, раздавшийся вместо выстрела, подтвердил прозвучавшие за ее спиной слова. Генриетта повернулась, как ей показалось очень быстро, и вновь спустила курок — с тем же эффектом. Рядом с ней, облокотясь на колонну, стоял высокий худощавый офицер в мундире лейб-гвардии Атаманского казачьего полка.

— Уважаемая Шарлота Корде, — двумя пальцами беря пистолет за ствол и легко выворачивая оружие из ее заледеневшей руки, проговорил он, — вынужден разочаровать вас, без вот этого, — он развернул ладонь, демонстрируя отливающую тусклым латунным блеском кучку патронов, — сия хреновина не стреляет. Пока вы знамя с бюста скручивали, я зубки у вашего чертика из табакерки на всяк случай повыдергивал. А теперь позвольте представить вам чудом спасенную жертву — полковник Лунев, контрразведка.

* * *

Особняк в Брусьевом переулке спешным образом приводился в порядок после набега жандармерии. Окрестный люд, взбудораженный известием о громкой сваре, учиненной в столь знаменитом месте, топтался у забора барского дома, то ли надеясь услышать какие-либо новые пикантные детали и подробности, то ли ожидая своими глазами увидеть продолжение вчерашнего скандала. На Литейном шептались, что Распутин воспылал страстью к невесте ротмистра Чарновского, а когда тот отказался уступить ему прелестницу, подослал к нему убийц. Их-то и арестовала вчера доблестная жандармерия после упорной перестрелки. Об этой новости уже в полный голос судачили поблизости, в офицерском собрании, превознося доблесть Чарновского, бдительность Лунева и ругая на чем свет Распутина и его августейших покровителей.

Между тем жизнь постепенно входила в свое русло. Заросший до глаз абрек в чекмене[12] с кинжалом у пояса немилосердно гонял зевак от высокой ограды господского дома. На кухне вновь жарились, варились и парились изысканные блюда из тех продуктов, которые о ту пору можно было отыскать в Петербурге. Да и у госпожи Лаис, наконец, капли слез уступили место валериановым каплям. Тем более что, как и обещал ее дорогой Мишель, перстень царя Соломона, будто обычное колечко, лежал в шкатулке с прочими драгоценностями в спальне на трюмо. Куда-куда, а туда бы она его никогда не положила, и все же оно было на месте!

Невероятности громоздились одна на другую. Во-первых, она проснулась не в той спальне, в которой уснула вечером. А во-вторых, ей казалось невозможным, чтобы остававшийся в этих стенах Барраппа не ощутил близость священной реликвии!

И все же пока она решила молчать. Ибо, как говорится, если желаешь испортить отношения, начни их выяснять.

* * *

Утром за завтраком ротмистр Чарновский отложил в сторону свежий номер «Ведомостей» и произнес, указывая на заметку в полицейской хронике:

— Ну вот, моя дорогая, и пришел конец твоим страхам.

Лаис пробежала взглядом указанные строки:

«Во время облавы на Аптекарской улице в доме вдовы сенатора Иваницкого было обнаружено гнездо злоумышленников, укрывавшихся под личиной сербских эвакуантов, воинов Славянского легиона. Среди вышеозначенных злодеев двое были прежде ранены, однако же, невзирая на это, оказали упорное сопротивление и отстреливались до тех пор, пока чины полиции и приданные им для усиления жандармы не ворвались в занимаемую преступниками квартиру. К этому времени один из лжесербов уже был застрелен, еще один покончил с собой, не желая сдаваться и понимая, что выхода нет. Последний же скончался по дороге в госпиталь от ран, полученных во время штурма».

— Что ж, надо отдать им должное, — покачал головой Чарновский. — Держались они доблестно, но, как бы то ни было, отныне с этим наваждением покончено. Последний из твоих преследователей вчера был арестован в этих стенах. Я готов биться об заклад, полковник Лунев приложит все силы, чтобы сей мерзавец и далее мог видеть небо только в клеточку.