Фехтмейстер

— Ваше Императорское Величество, — начал Платон Аристархович. — Угроза, которую мне, по счастью, удалось отвести от вас и российского престола — лишь малая часть, первая капля того наводнения, которое в скором времени грозит затопить империю. Не всякого врага можно поразить оружием. Особо же того, который не ведает, что творит и мнит себя преданным другом.

Империя более не может существовать в том виде, в котором перешла она к вам из рук благословенной памяти батюшки вашего. Дарованные вами свободы всколыхнули общество, заставив тех из ваших подданных, кто должен был стать опорой государству, искать путей дальнейшего ущемления самодержавной власти путем расширения собственных прав и вольностей. Устремления большинства этих людей честны и направлены на процветание России. Но путь, который они избирают для достижения цели, все более и более оттесняет царскую власть от реального управления страной. Россия с каждым днем вырастает из прежнего чиновничьего мундира. С этим нужно либо мириться, либо отвечать на все более возрастающие запросы нового общества.

Император слушал взволнованную речь верноподданного, мрачнея на глазах. Он вспоминал думские скандалы, жалобы рабочих на хозяев заводов и жалобы хозяев заводов на всё и вся.

«В день Иова Многострадального появился я на свет, и оттого судьба моя столь тяжела и царствование отмечено слезами и кровью. Затоптанные на Ходынском поле в день коронации прокляли и меня, и потомство мое. В гибельный для России час взошел я на трон. Недаром же матушка так противилась этому!»

Он глядел на полковника, стараясь не выдать бушующих внутри эмоций.

— Суди не выше сапога, — наконец выдавил император, едва удерживаясь от того, чтобы развернуться и уйти, оставив велеречивого доброжелателя в горестном одиночестве.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, — Полковник Лунев стал во фрунт и щелкнул каблуками так, что шпоры на его сапогах тенькнули серебристым звоном. — Позвольте изложить план дальнейших атакующих действий, которые, если будет на то ваше соизволение, возможно предпринять для уничтожения злоумышляющих против вас как внутри страны, так и за пределами ее.

Император молча кивнул.

— Поскольку благодаря оперативным мероприятиям мне удалось проникнуть в организацию, упоминаемую в письме Фехтмейстера, я предполагаю использовать ее…

— Ура государю! — раздалось с плаца и десятки луженых глоток в искреннем порыве грохнули троекратное «Ура!».

По традиции за этим следовало поднесение до краев наполненной стопки с чистейшей менделеевской водкой, однако строжайший царский указ не щадил и давних полковых традиций.

— Надо бы их поприветствовать, — тихо произнес стоявший рядом генерал Орлов.

Император перевел взгляд с замершего строя на своего любимца. Ему хотелось, чтобы именно тот вышел сейчас пред замершими шеренгами и выразил застывшим в ожидании монаршего слова воинам царское благоволение. Но генерал не понял, не посмел понять этого немого и, увы, малодушного желания. Наконец император отвел взгляд и вновь посмотрел на преданных ему гвардейцев.

«Пустое! — Он встряхнул рукой, отгоняя терзающие ею сомнения. — Власть дана мне от Бога, и лишь Всевышнему повинен я давать отчет в своих деяниях. Разве сможет кто одолеть меня, одолеть Россию с такими-то витязями?» Вдохнув морозный воздух, разрумянивший лица гвардейцев, он крикнул от всей души:

— Здравствуйте братцы-преображенцы!

Рев ответной здравицы поднял зайца в ближайшем лесу и заставил глухарей настороженно прислушаться к зимнему грому.

* * *

Офицеры, повсюду сопровождавшие просветленного Старца, едва не шарахнулись в стороны, когда Распутин вдруг, точно ошпаренный, выскочил из дворца и гневно приказал немедля «катить на Гороховую». Если бы они могли видеть, что незадолго до этого творилось в царских апартаментах, они бы, пожалуй, и вовсе застыли соляными столбами, не зная, что далее предпринять.

Сейчас, когда автомобиль мчат по дороге в Петроград, они не решались даже глянуть на своего патрона. Они не ведали, как ошеломленная святотатством императрица забилась в истерическом приступе, вопя что-то невразумительное. Как бросившиеся к Старцу лакеи разлетелись в стороны, точно бильярдные шары от умело пущенного битка, как вспыхнули длинными языками пламени и разом потухли свечи на праздничном столе, и двери распахивались сами собой под одним лишь взглядом стремительно уходящего Распутина.

«— Ты что ж такое вытворяешь, бес нечистый?! — про себя вопил Старец. — Ужо я тебя!

— Уймись! — резко отвечал Хаврес. — Будь это просто крест с золотом и каменьями, мне к нему приложиться было бы все равно что в кресле расположиться. Но тот, что тебе подсунули, — непростой. В нем шип от терний венца Христова. Я эту кровь за версту чую. Как по мне, так лучше уж в пламени гореть, чем к тому кресту прикасаться.

— А я так мыслю, что прикасаться лучше, чем гореть. Этак я по твоей милости благоволения царского лишусь, а заодно и свободы.

— Не тужи, пока я с тобой, — заверил Хаврес, — тебе ничего не угрожает.

— Как же?! — хмыкнул Распутин.