Фельдмаршал Манштейн – лучший полководец Гитлера

Вскоре после оглашения приговора фон Манштейн был перевезен в тюрьму Верль в Вестфалии, где находились десять военных преступников, осужденных англичанами, в том числе генерал-фельдмаршал Кессельринг, генерал-полковники фон Макензен и фон Фалькенхорст.

Фон Манштейн снова попал в военный госпиталь для прохождения курса лечения. Здесь он имел возможность встречаться и вести беседы с Кессельрингом и фон Макензеном.

На Рождество фон Манштейн отправил своей супруге письмо, в котором отмечал [506]:

«…Мы действительно не ожидали подобного решения, и тем тяжелее смириться с ним. Приходится снова и снова повторять себе, что бесконечное количество людей пожертвовало еще большим. Нам пришлось принять этот груз и попытаться нести его с честью…

Впрочем, мы желаем верить, что мистер Паджет, который так много для меня сделал, еще добьется перемен. Он, конечно, сделает все, что в его возможностях. В английской прессе приговор был серьезно раскритикован. Также в Бонне партия, со своей стороны, должна обратиться к правительству. Итак, мы надеемся, что разум и справедливость, которые столь прекрасно защищал Паджет, еще раз восторжествуют, и приговор, ставший возможным только потому, что суд следовал за Нюрнбергским решением, будет отменен – чего никто, впрочем, не ожидал. Но мы не должны терять храбрости…

Ты знаешь, я не ропщу на судьбу. Я принимаю ее как испытание, которое я должен с честью вынести ради нашей любимой Германии и ради моих солдат, навсегда оставшихся в моем сердце. Все, что я когда-либо делал, я сделал для тех, кто сражался и умирал по моему приказу. И мне не о чем сожалеть, даже если я и страдаю теперь безвинно. Ежедневно я прошу Господа о том, чтобы мне хватило сил не ожесточиться, и о том, чтобы он оберегал Тебя. Теперь я не могу помогать тебе хотя бы так же незначительно, как в последние пять лет. Единственное, что я еще могу Тебе дать – это моя любовь и благодарность. И, возможно, знание о том, что я безропотно несу свой крест.

Человеческая душа – странная вещь. Зная свой прежний характер, я полагал, что приговор вызовет во мне ярость. Но он меня нисколько не разозлил. Даже когда, услышав об осуждении на 18 лет, я бросил наушники на стол, мной руководила не злоба, а презрение. Не к судьям, которым, как я полагаю, самим не нравился их приговор – но презрение к правовой системе, к тому, как она, возникнув в Нюрнберге, теперь отыгралась на мне. Впрочем, возможно, удар был слишком жесток, чтобы остались силы на взрыв ярости – ведь это сделало бы мою дальнейшую жизнь еще тяжелее. Или Бог дал мне в этот час что-то, чего мне до сих пор не хватало: терпение и покорность, не перед людьми, которые распоряжаются нами… но перед судьбой, которая нам предстоит.