Фельдмаршал Румянцев

Казаки доставили Вавржецкого к Суворову в Варшаву. Суворов был готов с миром отпустить сложившего полномочия польского командующего, если тот даст реверс — то есть обещание не поднимать оружие против России. Гордец Вавржецкий, поборов колебания, сохранил лицо для будущей борьбы за Польшу, реверса не дал и был под конвоем отправлен в Киев, откуда Румянцев направил его на берега Невы. Заметим, что все польские пленники, подписавшие реверс, получили паспорта и были отпущены с правом свободного проживания где угодно. Но далеко не все исполнили данное ими обязательство. Генерал-лейтенант Ян Генрик Домбровский, прибывший вместе с Вавржецким, реверс выдал, но потом воевал против Суворова в Италии, во французской армии. Личность легендарная. Насколько эти личности и эпизоды важны для польского народа, для его патриотической версии исторических событий, можно понять, освежив в памяти историю гимна Польши «Jeszcze Polska nie zginęła» («Ещё Польша не погибла»). Ведь эта песня — марш Домбровского, написанный Юзефом Выбицким в 1797 году, когда генерал, с благословения генерала Бонапарта, формировал в Италии польские легионы.

Польский поход Суворова вернул Румянцева в большую политику. Да не на обочину, а на олимп. Торжествовали петербургские друзья Петра Александровича. Хитроумный Завадовский повсюду воспевал фельдмаршала. Потёмкина не стало, а Зубов не мог конкурировать с графом Задунайским ни по военной, ни по управленческой части. Но Румянцев в Петербург не переселился и даже не приехал на время. То ли амбиции в нём поутихли, то ли понимал, что физических сил уже не хватит для придворных триумфов…

Ему нравился лаконичный стиль Суворова. Пётр Александрович не оттеснял истинного победителя в переписке с императрицей. В те дни он писал и говорил о Суворове с искренним восхищением, без сарказма — разве что с лёгкой долей снисходительности. А Суворов после этой кампании навсегда сохранит почтение к Румянцеву, забыв о минувших недоразумениях.

Но в переписке Суворова и Румянцева образца 1794 года, при внешней уважительности обоих, всё-таки чувствуется скрытый нерв. Это проявилось после Пражской победы, после капитуляции Варшавы, когда Суворову пришлось заняться политикой — например, просить за пленных, выпрашивать привилегии для варшавской знати. Граф Рымникский следовал давно избранному амплуа простака, а Румянцев не изменял рассудительной и церемонной манере. В политике Румянцев был куда опытнее Суворова, лучше чувствовал настроения Петербурга, хотя не покидал пределов Малороссии. Генерал-аншеф Суворов тоже присматривался к европейским делам — в особенности после Французской революции. Вихрь политический тогда воздействовал на всех. У Суворова созрел план решительного наступления на республиканскую Францию, план сокрушения революционной «гиены». В военном отношении план был продуман по-суворовски метко, но политическую подоплёку Суворов исследовал не слишком внимательно.

А Румянцев понимал, что императрица относится к безбожным восставшим галлам не столь прямолинейно. Революция исключила из политической игры Бурбонов — опасных конкурентов России, активно действовавших против наших интересов и в Польше. Измождённая, обнищавшая Франция выгодна России. Это не означает, что следовало приветствовать революцию, но и рубить сплеча время не пришло. Зато впору было задавать риторический вопрос: решилась бы Екатерина на раздел Польши, если бы в Париже по-прежнему правили Бурбоны, поддерживавшие в Речи Посполитой кого угодно, лишь бы отыграть несколько вистов у Российской империи? А революционной Франции было по большому счёту не до Польши. Париж поддерживал Костюшко — но не в том масштабе, на который рассчитывали поляки.

Станислав Август удивлялся, с какой лёгкостью Суворов освобождает польских офицеров из плена, даже зачинщиков восстания — им стоило только подписать реверс. В Петербурге нашлись доброжелатели, считавшие, что Суворов заигрался в милосердного хозяина Польши. Румянцев должен был учитывать и эту точку зрения.

Разделов Польши в XVIII веке было несколько. Принято насчитывать три, и второй из них произошёл незадолго до суворовского похода, в 1793 году. В действительности процесс деградации системы власти и распада страны шёл беспрестанно в течение века. Но в 1794 году был нанесён наиболее чувствительный удар по многовековой польской государственности. Страна надолго потеряла способность бороться за независимость, и только в 1918 году, в условиях Первой мировой войны и постреволюционной сумятицы в России, поляки сумеют выстроить независимое государство.

Кто виноват в этой катастрофе? Поляки не любят признавать, что прежде всего виновата демократия — пьянящая, порабощающая. Полвека она ослабляла Польшу — и в 1794-м поляки уже не имели оснований для горделивого отношения к русским, пруссакам, австрийцам. Наказание — гибель королевства, а заодно — и республики. Они ведь в 1794-м переплелись в противоестественном союзе.