Фельдмаршал Румянцев

В сентябре 1787 года Потёмкин получил сведения о гибели Севастопольской эскадры, с которой связывал немало надежд. Эскадра под командованием адмирала Войновича шла к Варне, чтобы, по приказу Потёмкина, продемонстрировать врагу наступательный порыв. Но у мыса Калиакрия случился сильный шторм — и первые вести привели светлейшего в ужас. Он писал императрице: «Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот ваших, повергаю стопам вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к графу Петру Александровичу, чтоб он вступил в начальство, но не имея от вас повеления, не чаю, чтоб он принял. И так, Бог весть, что будет. Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был вам предан, тому свидетель Бог».

Он и впрямь — подобно Фридриху после Кунерсдорфа — готов был сквозь землю провалиться. Письмо Румянцеву Григорий Александрович написал в тот же день — оно во многом повторяет те же мысли. Примечательно, что в минуту отчаяния Потёмкин обращался к Екатерине и Петру Александровичу — двоим самым уважаемым людям:

«Я с чувствительностию получил последнее ваше письмо. Сие чувствование во мне соразмерно моему почтению ваших достоинств, моей привязанности к вам и истинно сыновнему чувству. Теперь уведомляю вас о горести моей, ибо с некоторого времени я не получаю приятного… Флот неприятельский многочислен и весь теперь в Черном море. Я и прежде намерения не знал, что они облягут берега, возможные для десанта, с разных сторон. Разные заботы к отражению, магазейны и больные, которых прикрывать должно, так разделят силы, что, наконец, вьщержать не будут в силах. Я теперь отправляю курьера ко Двору, представляя все обстоятельства и доложу, чтобы из Крыма вывести войски».

Вывод войск с полуострова — крайний шаг, и на него Потёмкин готов, чтобы сосредоточиться на наступлении под Херсоном и на Кубани. Но он колебался — и, отбросив маски, обращался к графу Задунайскому задушевно и нервно:

«Граф Петр Александрович, прошу вас, как отца, скажите мне свою на сие мысль. Что бы ни говорил свет, в том мне мало нужды, но мне важно ваше мнение. К тому же моя карьера кончена. Я почти с ума сошел. Теперь я приказал атаковать флот Очаковский, и тут игра идет на то, что корень вон или полон двор. Наступать еще не с чем, пехота тянется. Ей-Богу, я не знаю — что делать. Болезнь угнетает — ума нет. Государыня изволила мне писать, что к вам письмо пришлет о принятии начальства, но я получил от вас, что еще такое повеление не дошло… Прости, мой Милостивый Государь, скоро, может быть, обо мне и не услышите, и не увидите. Верно знайте, что вас душевно любил».

И Пётр Александрович нашёл в себе силы утешить Потёмкина, впавшего в отчаяние. Его ответное письмо было в высшей степени тактичным и мудрым, в нём — ни тени карьеризма или — не дай боже — тайного торжества:

«Ваша болезнь одна только меня и тревожит… А потому и по моей любви к Отечеству я от всего сердца желаю, чтобы ваше здоровье совершенно восстановилось, и чтоб флот атакующий Очаковский возымел лучшую удачу, и чтоб пошедший из Севастополя возвратился с победой. Может быть, вестники, не бывшие участниками в бою и потерпевши от бури, полагают и всех иных погибшими, что нередко у нас и случалось».

И ведь прав оказался «русский Нестор»! А вслед за этим — деловым — он послал Потёмкину более личное письмо, в котором порадовался, что недоразумениям между ними пришёл конец, дружба возобновилась — и сплетники, которым выгодна ссора двух фельдмаршалов, посрамлены.

Румянцев искренне не стремился к командованию над двумя армиями и флотом. Свой удел в этой войне он, возможно, видел в идеологическом руководстве армией. Императрица тоже не желала менять коней на переправе — и послала рескрипт о назначении Румянцева командующим не самому графу Задунайскому, а Потёмкину. Чтобы князь Таврический отдохнул, всё обдумал — и распорядился бумагой по своему усмотрению. «Дай Боже, чтобы ты раздумал сдать команду фельдмаршалу Румянцеву», — писала Екатерина. А тут пришла и спасительная весть: Румянцев оказался прав, вестники преувеличили потери. Уничтожен один фрегат и один корабль, почти вся команда жива.

Командующий Екатеринославской армией пришёл в себя, воодушевился и с прежней энергией вернулся к командованию. Отставка не состоялась — хотя Завадовский попытался использовать замешательство Потёмкина в своей игре. Эти действия друзей Румянцева снова настроят светлейшего против него.