Фельдмаршал в бубенцах

Поскольку доктор отсутствовал, истопник не спешил. Однако не успел Годелот всерьез разозлиться, как послышалось фальшивое насвистывание и коренастый здоровяк вынырнул из-под лестничной арки. Неспешно отперев кабинет, он внес свою корзину внутрь, и вскоре к свисту добавилось скрежетание медного совка. Но тут свист оборвался, и раздались громовое чихание и брань. Самое время.

Годелот выскользнул из своего укрытия и осторожно заглянул в кабинет Истопник почти до пояса влез в зев камина, и ругательства его, уносимые в дымоход гулким эхо, звучали с жутковатыми раскатами. Шотландец прошмыгнул за спиной у работника и спрятался за открытой дверью трапезной. Он больше рассчитывал на ширму для осмотров, но та стояла вплотную к стене.

Еще через долгих полчаса истопник закончил свои мытарства, уложил в камин свежие дрова, поднял корзину с золой и отправился восвояси. В замке громко щелкнул ключ — шотландец был заперт в кабинете. Но это его мало обеспокоило. Он уже знал здешние порядки: истопник сдаст ключ старшему лакею, а тому сюда соваться незачем. В узорном шкафчике напротив двери висели на крючках ключи от книжных шкафов и сундуков с лекарскими пожитками Бениньо. Среди них был и запасной ключ от двери. Его, конечно, предстоит потом как-то вернуть… Однако сейчас Годелота заботило другое.

Убедившись, что шаги истопника затихли и возвращаться он, похоже, не собирается, Годелот вышел из-за двери и направился к столу. Бумаги все так же высились на матово поблескивающей столешнице.

На сей раз он не суетился. Уверенно пролистав стопу, он сдвинул ее на два дюйма вбок, чтоб сразу безошибочно вернуть нужные документы на прежнее место. Затем вынул вожделенную подшивку и, умостившись на краю стола, погрузился в чтение.

* * *

Доктору Бениньо выезды герцогини всегда давались нелегко. Конечно, проще всего это объяснялось опасением за знатную пациентку. Но дело было, скорее, в другом: жадные взгляды зевак приводили его в бешенство. Ему нередко казалось, что пышный паланкин вызывает такое любопытство не столько из интереса толпы к таинственной личности больной герцогини, сколько из злорадного наслаждения бессилием чужого богатства перед жизненными невзгодами. Это было омерзительно, и доктор, шагая за паланкином, молчаливо ненавидел все эти блестящие алчным восторгом глаза и торопливо шевелящиеся губы.

Нынешний день не был исключением. Чернь в собор Святого Марка не допускали, однако тамошняя разодетая публика, хоть и вела себя не в пример приличнее, все равно источала душные волны любопытства. Герцогиня же была совершенно спокойна, даже глаза, обычно полные огня, стали отрешенными и задумчивыми. Ей было не до окружающих, и Бениньо подосадовал, что не умеет так же невозмутимо воздвигать стену отчуждения.

Но вскоре кипящее внутри раздражение начало утихать. Собор был способен утолить любые тревоги… Бениньо, почти не вслушиваясь в слова пастора, отдался вычурной красоте византийских мозаик, колонн и статуй, на время отбросив все прочее, оставшееся за стенами волшебной базилики. Он так глубоко погрузился в какие-то потаенные омуты собственной души, что не сразу услышал глухой скрежещущий звук, раздавшийся слева. Вздрогнув, врач вынырнул из своих грез и вдруг увидел, как лицо герцогини, только что бывшее умиротворенным, налилось кровью, губы кривятся в молчаливой муке, а на лбу стремительно набухает тугая вена. Пояснения Бениньо не требовались. Он коротко щелкнул пальцами, и у плеча тут же возник лакей.

— У ее сиятельства приступ, — шепотом отчеканил врач. — Немедленно наружу!

Слуге тоже не надо было ничего толковать дважды. Носильщики бесшумно подхватили кресло и вынесли синьору на площадь. Здесь, под защитой занавесей паланкина, Бениньо торопливо поднес к синеватым искаженным губам склянку и резко скомандовал:

— В особняк! Живо!

Обратный путь занял не более двадцати минут, носильщики почти бежали. Врач, торопясь следом, мысленно клял себя за слабохарактерность, герцогиню — за упрямство, а нутро сжимал ледяной ужас, что они могут не успеть.

В доме незамедлительно поднялся переполох. Герцогиню, хрипящую и тяжело дышащую, уложили на кровать, и две горничные споро освобождали синьору от бремени тяжелых одежд. Бениньо колдовал у изголовья: он готовился снова отворить кровь. Прокалив узкое лезвие, он склонился над герцогиней, и темная густая жидкость неохотно полилась на подстеленное полотно. Полминуты. Минута. Дыхание Лазарии понемногу начало выравниваться, а мучительная гримаса губ сошла на нет. Бениньо разжал зубы, только сейчас ощутив, как ломит челюсти от сведшей их судороги. Четверть часа спустя Фонци медленно открыла глаза.

— Что… случилось? — прошелестела она. — Снова… это?

— Да, сударыня. — Врач сосредоточенно считал пульс. — Как вы себя чувствуете?

— Устала, — слегка поморщилась Фонци, — и голова… все еще болит.

Бениньо кивнул:

— Неудивительно. Вам необходимо поспать, ваше сиятельство. И впредь… — Врач осекся, но Лазария уже скривила уголки рта:

— Да, я понимаю. У меня есть… домашняя… часовня. Как я устала, Лауро…