Фельдмаршал в бубенцах

Пеппо осторожно повернул направо и углубился в сгустившуюся вечернюю тьму. Монах держался чуть позади.

Они неторопливо шагали вдоль домов и каналов по темным улицам, уже совсем малолюдным. Оружейник иногда замедлял шаги, касаясь щербины в стене или постамента статуи, будто вехи, а потом молча шел дальше.

— Тебя действительно зовут Ачиль? — вдруг спро-сил он.

— Я всегда предпочитал это имя, — с непонятной иронией ответил монах, но Пеппо лишь кивнул. А потом задумчиво добавил:

— В Греции тебя называли бы Ахиллесом.

— Ого, — ухмыльнулся монах, — недурно для трущобного крысенка!

Оружейник промолчал. Они перешли мост и свернули на длинную узкую улочку. По обе стороны тянулись запертые склады и лабазы, под ногами стелился волглый ковер подопревшей соломы, из-за заборов порой доносилось ворчание собак. Монах заметил, как плечи идущего впереди юноши слегка напряглись. Он уже собирался язвительно поинтересоваться, не боится ли тот цепных псов, как вдруг Пеппо с невероятной быстротой ринулся бежать.

Оружейник знал эту улицу, прямую как стрела и совершенно безлюдную по ночам. Он мчался, оскальзываясь на гниющей соломе, а сзади его уже настигал стремительный топот. Ощущение было леденяще знакомым. Вдруг раздался сухой свист, что-то туго захлестнуло щиколотку, и Пеппо с разбегу грянулся оземь. Резкий рывок проволок его пару футов по мостовой, шаги приблизились, и тяжелая рука наотмашь ударила по лицу.

— Ты чего чудесишь, крысье семя? — низко и угрожающе рокотнул у самого уха монах. — Или заново все растолковать?

Еще один удар врезался в живот, и Пеппо согнулся на земле, хрипло переводя дыхание. Затем рывком перевернулся на спину.

— Брат Ачиль, — горячо зашептал он, — прошу вас, отпустите меня… Я скажу вам, где Треть. Вы легко найдете ее, вы же зрячий… — Голос оружейника прервался, он закашлялся. — Умоляю! Я устал от всего этого. Это слишком. Я не могу тащить на себе ответственность за стольких людей, я не готов, я не сумею… К черту, заберите ее и оставьте меня в покое! Мне всего семнадцать.

Он лихорадочно бормотал что-то еще, но жесткая рука схватила его за волосы и вздернула с земли.

— М-да… — протянул брат Ачиль. — Я слышал о тебе совсем другое. Быстро ж ты гонор растерял.

Монах неторопливо осмотрел покрытое испариной лицо с багровым следом удара, подрагивающие губы, руки, судорожно мнущие весту на груди. Потом вдохнул, глубоко и блаженно, будто откупорив бутылку превосходного вина:

— Слизняк! — со вкусом припечатал он, срывая с ноги оружейника длинную плеть и снова сматывая кольца. — Шагай давай. Еще раз взбрыкнешь — руку сломаю. Пошел.

Пеппо закусил губу, отвернулся и снова двинулся по улице, ссутуля плечи.

Путь действительно был неблизкий. Жилые кварталы понемногу оставались позади, вместе с хлопаньем дверей и ставен, несущимися из окон перебранками, хохотом, приглушенным гвалтом кабаков и прочим ночным шумом. Тесные кварталы и мощеные улицы сменились пыльным трактом, обрамленным вереницей жалких мазанок. Набиравшая зрелость луна ярко освещала живописно убогое захолустье. Добрый час оба молчали. Вдруг Ачиль пнул Пеппо в спину:

— Ты куда меня тащишь, мошенник? Город вот-вот позади останется, море неподалеку.

В ответ Пеппо вытянул руку:

— Там, впереди, должны быть развалины крепости, ежели я не заплутал.

Ачиль поглядел на холм, увенчанный древними руинами, высеребренными луной:

— Старая римская крепость? Ты там тайник устроил, гаденыш?

— Да, — устало отозвался Пеппо, — мне сказали, что у крепости этой скверная слава и туда никто по доброй воле не ходит. Тогда я и перепрятал Треть.

Монах ухмыльнулся:

— Богатая идея. Там, были времена, рабов держали военнопленных. В подземельях той крепости народу сгинуло — не перечесть, по сей день останки в подвалах лежат. Говорят, по ночам эти страдальцы такие рулады выводят, что сдуру вошедшие седыми выбираются, а кто и не выходит вовсе.

Пеппо передернул плечами:

— Не слышал. Видно, не приглянулся я им.

Брат Ачиль вдруг расхохотался:

— А ты все ж не дурак! Местечко нашел — почище сокровищницы дожа. Никакой охраны не надо. Давай веди, показывай.

Подросток покорно двинулся дальше. Двадцать минут спустя монах и его проводник поднялись на холм и остановились у черного провала ворот.

— Нам нужно внутрь, — пояснил Пеппо, — и насквозь. Все время прямо. Только тут много обломков, я не смогу идти быстро.

Ачиль негромко хлопнул о сукно рясы свернутой плетью. Его не слишком прельщал кромешный мрак развалин, но выбирать не приходилось:

— Я тебя скакать и не принуждаю. Вперед! — повторил он. — А вздумаешь кобениться — тут тебе и гнить.