Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич

   — Вы хотите сказать, ваше величество, что в случае военного конфликта постройку новых железных дорог нам придётся приостановить?

   — Разумеется. Одни акционеры такое большое дело не потянут. Без казны им не обойтись.

   — Но стройку в южных губерниях можно вести и в условиях войны, если она пойдёт на Дунае.

   — Не получится. Дмитрий Алексеевич, будьте любезны, объясните нам, что произойдёт на коммуникациях с началом мобилизации русской армии?

   — Ваше величество. Вашим указом большая часть паровозных бригад и составов будут в первый же день задействованы на войну, на перевозку армии и её грузов к границе. А потом пойдёт поток мобилизованных и припасов опять же только в одном направлении. И всё будет делаться по спешному графику.

   — Что тогда останется для перевозок железнодорожным акционерам, по вашему мнению?

   — Совсем немногое, ваше величество. Масштабные перевозки рельс, шпал и строительного леса будут исключены на всё время войны. И даже дальше.

   — А что значит дальше, Дмитрий Алексеевич?

   — С подписанием мира с театра войны пойдёт обратный поток войск, артиллерии и нерастраченных припасов, ваше величество. Этот поток будет идти не месяц и не два.

   — Значит, вы как военный министр считаете, что экономические программы будут сокращены предельно?

   — Вне всякого сомнения, ваше величество.

   — И хозяйственное развитие страны приостановится на всё время войны, если мы в неё ввяжемся?

   — Вне всякого сомнения. По железным дорогам зелёный свет будет дан только воинским эшелонам...

   — Такие расчёты в Главном штабе, Дмитрий Алексеевич, уже есть?

   — Пока нет, ваше величество. Но работы над ними по моему распоряжению уже завершаются.

   — Когда они будут закончены, покажите их мне и Николаю Николаевичу. Пусть он тоже ознакомится.

   — Будет исполнено, ваше величество...

В том разговоре император так и не сказал утвердительно, что Россия не позволит дальше творить кровавые беззакония над христианским населением Балкан. Хотя в Рейхенберге три монарха разговор вели «не для протокола». Милютин с великими князьями знали о том от самого государя. Но одно дело — обсуждать проблему, совсем другое — разрешать её на деле. Милютину император тогда задал ещё один краткий вопрос, ответ на который был столь же краток:

   — Дмитрий Алексеевич, вы считаете, что для России война на Балканах станет бедствием?

   — Безусловно, ваше величество.

   — А в чём мы в той войне не проиграем?

   — Только в одном, ваше величество.

   — Так в чём же, Дмитрий Алексеевич?

   — В духе народном и воинском, ваше величество. Ваше изъявление воли будет поддержано всей Россией. У меня на этот счёт никаких сомнений нет.

Из того разговора военному министру вспомнился вопрос императора, заданный великому князю Николаю Николаевичу:

   — Как относится гвардия к войне сербов и черногорцев против Турции? К нашему генералу Черняеву?

   — Гвардия послушна приказам вашего величества.

   — А всё же, Николай Николаевич?

   — Ваше величество, если будет дано разрешение на добровольчество, то многие мои гвардейцы окажутся на Балканах волонтёрами. И почтут это долгом чести русского воина.

   — И офицеры, и нижние чины?

   — Точно так. И офицеры, и солдаты. Особенно офицерская молодёжь, которая войны не знает.

   — И потому спешит на неё?

   — Совершенно так, ваше величество. Воинский дух гвардии высок, будь то полк Преображенский или гусары лейб-гвардии.

   — Прекрасно, Николай Николаевич. Пускай императорская гвардия этот ратный дух сбережёт до лучших времён...

Что имел в виду под «лучшие времена», Александр II пояснять тогда не стал. Можно было только догадываться, не проникая в его мысли. За ним всегда было последнее слово. Милютин не стал строить гипотезы, а перевернул ещё несколько страниц:

«27 июня. Вторник...

Я не остался в Петергофе ни к «министерскому» обеду, ни на вечерний праздник на Ольгином и Царицыном островах и возвратился к обеду в Петербург. Чувствую себя не в силах прикидываться спокойным и весёлым среди пустого общества придворного и пёстрой кучки иностранных гостей.

Мне даже противно видеть в других это напускное благодушие, эту поддельную беззаботность в такое время, когда у каждого порядочного человека сердце обливается кровью при мысли о событиях на Востоке, о бессовестной, презренной политике европейской, об ожидающей нас близкой будущности...