Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли

По приезде в Калугу после столь «горячего народного приема», полагая, что его репутация «позорно заклеймена», Барклай снова обращается к монарху, теперь уже с мольбой «оказать ему благодеяние, как единственную милость, быть совершенно уволенным от службы».

Глава IV Командовал парадом войск

Наполеон все царство поглотил

И никогда б глотать не утомился,

Да отчего ж теперь он перестал?

Безделица — Россией подавился.

«Русская старина», 1878

В письме, отправленном царю из Калуги, Барклай снова оправдывает свои действия на посту командующего войсками против Наполеона. Суть их все та же: сохранение сил для решающего сражения. Одновременно сетует на то, что замыслу его — дать генеральное сражение у Царёва-Займища — не суждено было сбыться. Между тем последствия оного, по мнению его, могли бы быть гораздо большими, чем Бородинская битва. По крайней мере, Москва была бы непременно сохранена. «Я избегал известное время генерального сражения, — писал он, — вследствие зрело обдуманных оснований и твердо держался этих оснований, не обращая внимания на все разговоры по этому поводу, и я дал бы, наконец, сражение, но не близ Можайска, а впереди Гжатска у Царёва-Займища. Я уверен, что разбил бы неприятеля, потому что сражение велось бы с сохранением порядка, и в нем командование было бы в единых руках. Мои резервы были бы сбережены до последней минуты, и, если бы даже я испытал неудачу, неприятель никогда не мог бы занять Москву, потому что направление моего отступления было бы не на Москву, а на Калугу».

И далее: «Заготовление продовольствия в Калуге, Орле и Туле, которое сейчас, к счастью, избавляет нас от голода, было соображено мною для этой операции… Выиграв направление на Калугу, имея позади себя подкрепления, которые всегда могли прибыть ко мне, я энергично начал бы наступательные действия».

Здесь же дается довольно нелестная характеристика М. И. Кутузову и начальнику штаба его генералу Л. Л. Беннигсену: «Двум старикам… из которых один доволен тем, что достиг всех своих желаний, проводит время в полнейшем бездействии и дает руководить собою всем окружающим его молодым людям, а другой, домогаясь втайне звания первого, приносит только вред своею нерешительностью и беспорядками, распространяемыми им во всех отраслях управления армией».

В письме звучат безысходность, боль, обида и отчаяние: «Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезен на службе… Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел бы жить и умереть».

Большинство исследователей сходится в том, что со многим из изложенного в письме согласиться трудно. Действительно, после сражения у Царёва-Займища отступление можно было бы повести не на Москву, а на Калугу. Но могло ли это гарантировать спасение Первопрестольной? Разве Наполеон не мог при этом выделить группировку войск для выполнения своего замысла?

Несколько забегая вперед, скажем, что подобный вариант, но для спасения Парижа, Наполеон представил в 1814 году. И что же? Ему же пришлось спешить к Парижу, дабы предотвратить захват города. Увы! Оказалось поздно. В столице Франции уже были русские и союзные войска! Безусловно лишь то, что послание сие написано было в состоянии нервного срыва, той депрессии, в коей оказался автор, после всего пережитого им со дня тяжких испытаний, выпавших на его долю.

Вскоре из Калуги военный экс-министр выехал во Владимир. То было тяжкое и скорбное путешествие. Только выдержка да соблюдение инкогнито спасали его от грубых нападок. На каждом шагу приходилось испытывать тягостные чувства. В адрес Барклая постоянно то явно, то прозрачно слышны были упреки о действиях руководимой им армии. Неудачи ее приписывались не только нерешительности и неспособности командующего, но даже измене и предательству.

Грубые и развязные выходки продолжались, и Барклай вынужден был обратиться к покровительству полицейских чинов. Окруженный повсеместной неприязнью, по прибытии во Владимир Михаил Богданович окончательно слег. Обстановка недоброжелательства не могла не сказаться, еще более усугубив душевный кризис.

Отсюда он вновь обращается с письмом в Петербург. «Всемилостивый Государь! — писал он. — Проезжая губернии… с сокрушением в сердце слышу я повсюду различные толки о действиях армий наших и особливо о причинах отступления их. Одни приписывают его робости, другие — слабости разного рода, а некоторые, что всего оскорбительней, даже измене и предательству».