ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)

Шевалье, ставший очень разумным, ограничился ухаживаниями за мной, я же поняла, что больше не люблю Джеронимо: в тот момент, когда он проявил недостойную мужчины слабость, я выздоровела. Женщины терпеть не могут трусов, всегда предпочитая им сильных, пусть даже и обладающих только половиной достоинств. Но главное заключалось в следующем: когда мужественный и нежный д'Эглемон решил войти в свои права, мог ли бороться с ним ребячливый, мелкий человечишка Фьорелли?!

Наше новое всеобщее довольство и покой длились недолго. Монсеньор, знавший порывистость своего племянника, его хрупкость, ранимость, благородную доверчивость, продолжал беспокоиться. Он боялся, что этот милый безумец отправится к итальянкам, что попавший в немилость Джеронимо сыграет с ним какую-нибудь злую итальянскую шутку. Тревожили нас и слухи о готовящихся заговорах избитых и обиженных нашими молодыми людьми буржуа. Весь город ненавидел шевалье, особенно много претензий было к нему у семьи почтенного председателя, хотя никто не говорил вслух об истинных причинах такой неприязни. В конце концов монсеньор, ради собственного спокойствия, попросил племянника безотлагательно вернуться в родительский дом, пообещав в скором времени забрать его с собой в Париж (он собирался туда, чтобы поблагодарить двор за дополнительные двадцать тысяч ренты). Лучший из дядей, монсеньор заявил, что заплатит все долги шевалье и назначит ему ренту в две тысячи экю годовых. Такое предложение было слишком заманчивым и выгодным для моего милого друга, чтобы я посмела удерживать его подле себя, и я первой попросила его согласиться на отъезд. Д'Эглемон казался опечаленным нашим расставанием, почти безутешным, мои чувства были такими же. Прощание наше проходило грустно и трогательно. Наконец он уехал.

С того дня развлечения для нас закончились. Прекрасный д'Эглемон был душой общества, он бы и в пустыне сумел рассмешить нас. Напрасно два офицера, которых Сильвина оставила при себе, пытались добиться моей благосклонности, они не могли затмить шевалье; то, что Сильвина находила превосходным, для себя, меня было недостойно. К превеликому удивлению красавцев офицеров, я предпочитала им нашего очаровательного прелата, недовольного излишествами, которые позволяла себе Сильвина, и влюбленного в меня больше прежнего.

Глава XXVIII. Развязка важных событий второй части и заключение

Приближался карнавал. Я уважала монсеньора, мне нравилось ублажать этого человека, но я его не любила. Сильвина держала при себе офицеров только из-за своего бурного темперамента. Мы смертельно скучали после отъезда д'Эглемона и сочли за лучшее как можно быстрее вернуться в Париж.

Его Преосвященство с грустью узнал, что мы планируем уехать сразу же после венчания Ламбера и госпожи Дюпре, которое должно было состояться через несколько дней, причем не без суровой необходимости: вот уже некоторое время хорошенькая вдова чувствовала все признаки беременности. Итак, они собирались пожениться, чему мы очень радовались, но это был и лишний повод уехать, наконец, в Париж.

Одновременно мы узнали (как будто этот город не хотел оставить нам даже малейшего повода для любопытства!), что великолепная Элеонора, несмотря на данные клятвы, все-таки выходит замуж за сеньора де ла Каффардьера (!): по случаю сего великого события нашего святошу обязали слегка изменить имя, звучавшее так по-плебейски для человека, чей дед был секретарем короля! Господин де ла Каффардьер женился, потому что плодовитая Элеонора, как и госпожа Дюпре, оказалась в стесненном положении. Жених, несмотря на увещевания матери и те важные секреты, которые она ему наконец открыла, из уважения к строгому исповеднику решил все-таки обвенчаться с дочерью председателя. Бедняга Каффардьер не мог решить для себя, испачкал ли он душу в объятиях драгоценной Элеоноры, тем более, что ему приходилось очищаться в чистилище Святого Козьмы[19] от вполне ощутимой грязи, которой он был обязан… кому?.. мадемуазель Терезе. То была месть уязвленной красавицы. Ее таинственные слова, которые я процитировала в главе VI второй части моей книги: «Он пройдет через мои руки… и раскается в этом…» — относились к задуманной ею мести. Сделанное открытие позволило нам разгадать таинственную реплику Терезы, брошенную в адрес Джеронимо: «Ах! Если бы я могла!..» Мы не хотели дурно обращаться с бедняжкой Терезой, она была нам другом, а не врагом, жалость к ее состоянию заставляла нас торопиться с отъездом в столицу. Монсеньор собирался уехать в Париж через две скучные пасхальные недели. Он наконец согласился на наш отъезд.