Феллини

К счастью, были летние каникулы, которые он проводил в Гамбеттоле, в доме бабушки. Там он узнает старый диалект, местный колорит, загадочных и странных персонажей: грубых батраков, сердитых и сварливых бродяг, клошаров, простодушных, неисправимых пьяниц, матрон, стряпающих приворотное зелье или наводящих порчу:

«Моя бабушка всегда ходила с тростью, грозя ею своим нерадивым работникам. Когда она размахивала тростью, они начинали двигаться как в мультфильмах. Короче, она заставляла нанятых батраков отправляться работать на поля. По утрам раздавались взрывы смеха и шум голосов. Но как только появлялась бабушка, эти здоровенные мужики умолкали и вели себя с почтением, словно в церкви. Бабушка начинала раздавать кофе с молоком и вникать во все дела. Она заставляла Ньикелу дыхнуть, чтобы узнать, пил ли он граппу[3], а он смеялся, толкал локтем соседа, смущался, вел себя как мальчишка. С черным платком на голове, большим крючковатым носом, сверкающими, как горячая смола, глазами, моя бабушка Франческа была похожа на подругу Торо Седуто (вождя краснокожих). Так же удивительно она вела себя по отношению к животным: распознавала их болезни, угадывала их настроение, их хитрости, например, однажды определила, что конь влюбился, непонятно как, в кошку. Или она объявляла с непоколебимой уверенностью: „Через три дня задует гарбейн“. И так и было. Гарбейн — это ветер, дующий у нас в Романье[4], ветер капризный, переменчивый, совершенно непредсказуемый. Для всех, кроме бабушки. У нее была закадычная подруга, немного старше ее, но более крепкая. Каждый вечер она приходила в бистро за своим пьяным мужем и загружала его на тачку, чтобы отвезти домой. Его звали Чапалос. Однажды вечером, когда жена тащила его в тачке, а он сидел, свесив ноги, в отрешенном состоянии человека, униженного всеобщим осмеянием, я встретился с ним взглядом…»

И Феллини вспоминает еще многое из своего детства как в Гамбеттоле, так и в Римини. Схватки из-за наследства на протяжении двадцати лет трех престарелых сестер и гомосексуалиста, бросавших навоз в лицо друг другу. Монашка-карлица со странной походкой, горбуны, увиденные мельком при свете костра, хромые, бранящиеся на скамейке, — все они много позже будут напоминать ему полотна Иеронима Босха[5]. Он будет вспоминать угольщиков на пути в Абруццо; могучего мужчину, кастрировавшего свиней; старика на рынке Мареккьи, который мог так же успешно лечить кур и овец, как и наводить на них порчу. Он вспомнит и старую ясновидящую в ее крохотном грязном салоне у порта. Вспомнит и о моряке, бороздящем моря и океаны, который с далеких островов Перроке отправлял время от времени почтовую открытку в кафе Рауля. Он будет вспоминать симпатичного пузатого Рауля за стойкой бара и его постоянных клиентов: маменькиных сынков, изобретающих тысячу и одну уловку, чтобы не работать, и позволяющих приглашать себя дамам, не очень молодым, но еще красивым. Он вспомнит еще и о высоком монахе, который, прежде чем произнести ежегодное благословение животным, находящимся под покровительством святого Антуана, неистовствовал перед курами, утками, индюшками, ослами и свиньями, от которых требовал тишины, потрясая огромным кулаком перед их клювами и мордами. Множество персонажей, сюжетов, историй, которые Федерико, став кинорежиссером, будет вспоминать с нежностью и иронией в своих фильмах. Это гротески в «Сатириконе» или «Амаркорде», маменькины сынки-бездельники в фильмах «Маменькины сынки» и «Сладкая жизнь», большие белые чепцы монахинь с отогнутыми краями, похожими на крылья чаек, в изысканном дефиле в фильме «Рим».

«Я ВЕЛИКИЙ ЛЖЕЦ»

Журналистам, расспрашивающим о его детстве, юности, обо всем, что могло способствовать появлению великого режиссера, Федерико часто отвечал откровенными выдумками, полуправдой или правдой, приукрашенной и пересмотренной в свете его фантазии. Такова легенда, согласно которой в 1927 году, увидев впервые в жизни клоуна Пьерино в бродячем цирке, он сбежал из дома и присоединился к цирковой труппе. Эту историю часто рассказывал сам Федерико, ее цитировали в некоторых его биографиях, но ее всегда категорически опровергала его мать. В 1983 году он ответил Джованни Грацини, спросившему, есть ли доля правды в этой легенде: «Откровенно говоря, только то, чего мне хотелось бы, и было правдой».