Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1

Любовь, равно как прочие измененные состояния сознания, незначительно, но действенно меняет взгляд человека на окружающий мир, а также его поведение. По прошествии многих лет друзья стали воспринимать меня в качестве «трудного гения», как нежно они меня называли. Они уже привыкли к моей иронии, язвительным замечаниям и какому-то мрачноватому мировосприятию. Так что мне, человеку, игравшему непривычную роль тайного любовника и возлюбленного, было очень сложно удерживаться в компании родственников или друзей от проявления оптимизма и даже откровенно прекрасного настроения, то и дело переполнявшего меня. Я понимал, что те, кто неплохо меня знал, насторожатся, если заметят эти явные перемены.

Я хорошо знал свою жену и уверен, что она никогда меня ни в чем не подозревала. Мы с Элен прожили вместе тридцать лет. Наши отношения представляли собой удобное, лишенное вдохновения и противоречий согласие друг с другом, обернувшееся взаимным разочарованием. Они мало отличались от браков, которые мы могли наблюдать вокруг себя. Элен поддерживала все мои начинания, даже в области карьеры, которые могли повергнуть в ужас чью-нибудь другую, не такую храбрую жену. Я был благодарен ей за подобное отношение и ее веру в мою способность добиваться успеха. Но мы не испытывали взаимного влечения.

Однажды, за несколько лет до нашего знакомства с Билсами, я поехал в Стэнфорд, чтобы прочесть там лекцию на какую-то тему. Я ехал по Сто первой автостраде, ведущей на юг. Движение на автостраде было очень медленным. Когда я подъезжал к Фостер-сити, я уже безнадежно опаздывал. Но тут я увидел знак, подвешенный к самолету. Там было написано: «Научиться летать - получить первый урок свободы». Неожиданно для себя я развернулся и поехал домой. Я усвоил урок.

На протяжении нескольких недель я летал в одиночку, а также занимался прочей «чепухой» - учился управлять самолетом при перелете через всю страну, совершал посадки против ветра. Но в то же время я учился почти ничего не рассказывать Элен о своих успехах или о непомерном удовольствии, которое я испытывал, оказываясь в маленьком тренировочном самолетике. Она панически боялась каких-либо телесных повреждений или смерти в результате несчастного случая. Даже однодневное плавание на нашей небольшой двадцатифутовой парусной шлюпке было для Элен настоящим испытанием. Через некоторое время она вовсе отказалась плавать со мной и Тео. Я не пытался переубедить ее, прекрасно зная о фобиях своей жены.

После рождения Тео она сказала мне, что не хотела бы больше рожать. Этот опыт оказался чересчур болезненным и пугающим для нее. Моему разочарованию не было предела, ведь я сам был единственным ребенком в семье. Я надеялся уберечь новорожденного сына от подобного одиночества. Мы ни разу не обсуждали возможность усыновления. Со временем даже возбуждение и физическую открытость в занятиях любовью Элен стала воспринимать как угрозу. Плюс ее страх перед физической или эмоциональной уязвимостью. В итоге, как ни печально, наши интимные отношения становились все более острожными и ограниченными.

Поэтому после смерти Элен мои переживания, связанные с отключением системы жизнеобеспечения, были сильнее обычных страданий. В конце концов, отношения с Урсулой сделали меня эмоционально открытым человеком. Хотя я твердо знал, что принятое в больнице решение было неизбежным, облако сомнения, омрачавшее мое горе, не исчезало, заставляя меня задумываться над тем, насколько чисты были мои мотивы. Я не переставал задавать себе разные вопросы, например, мог бы я принять другое решение, если бы у меня не было эмоциональной близости с Урсулой? И всегда я приходил к одному тому же ответу: с учетом того состояния, в котором находилась Элен, другого выхода не было. И все же неясные сомнения посещали меня, причем в тот момент, когда я меньше всего их ожидал.

Незадолго до смерти Элен я принял приглашение принять участие в семинаре, который должен был состояться в Бирмингеме, штат Алабама. При этом я знал, что через несколько дней после семинара у меня была назначена лекция перед студентами-биохимиками в университете Мемфиса, в Теннесси. Я, конечно, мог отказаться, и мои извинения были бы с сочувствием приняты, но я решил не отказываться. Мысль о поездке в места, где я никогда не бывал, и о знакомстве с людьми, прежде не имевшими отношения ни к Элен, ни ко мне, придавала мне особое воодушевление и представлялась первым возможным шагом на пути к выздоровлению.