Феникс

Габора в дискотеке подцепила. Правда, я не любила туда ходить, — как на ярмарке себя продаешь, да еще и краснеешь оттого, что не всегда покупают. На белом танце я обвела зал глазами и выбрала самого красивого парня. Очень он удивился моей смелости, подмигнул дружкам, и потом, танцуя со мной, перемигивался с ними. Ах так, разозлилась я, непременно тебя заарканю. Притворилась в тот вечер легкодоступной, курящей и вообще стервой. После танцев эдак небрежно говорю: «Буду не против, ежели проводите меня». У него челюсть так и отвисла. Словом, заинтересовался моим нахальством. Тут я возьми, да и возведи между ним и собой неприступную стену, будто во всем Кечкемете нет женщины более недосягаемой, чем я.

Ну, а за третьего вышла потому, что соседи заклевали — беременная, а не расписана. Я бы и не расписывалась — он моложе на четыре года, мальчишка. Но вдруг вильнул в сторону. Задело это меня, вот и приструнила тем, что сказала: «Ты никогда не нравился мне, просто хотела ребенка, а ты был бы мне обузой». У него же чертовское самолюбие — немедленно потащил в загс.

— Ну и пройдоха же ты, — откровенно возмутилась Габриела.

Но Кинга и в этот раз не обиделась на нее, лишь негромко рассмеялась.

— А знаете, — перевела она разговор на другую тему, — вот присматриваюсь я к людям и прихожу к выводу, что человек по сути своей одинаков, родился ли он в бамбуковой хижине или на тридцатом этаже небоскреба. Все ждут и хотят любви, мечтают о чем- нибудь удивительном.

— Все это ужасно, — вновь возмутилась Габриела.

— Что именно? — вскинулась Кинга. Она собиралась в парк и наводила вечерний марафет: пудрилась, подкрашивала брови и ресницы.

— Кому ты желаешь здесь понравиться? — безжалостно спросила Габриеле.

Кинга продолжала молча возиться с косметикой.

— Представь, влюбишься в какого-нибудь спинальника или он в тебя. И что из этого получится?

— Жаль, отсюда тебе не виден вечерний парк. Знаешь, сколько уже здесь влюбленных? Молодые ведь.

— Кошмар.

— Прекрасно, а не кошмар, — рассердилась Кинга. — Люди не дают задавить себя болячкам, а ты зарылась в них и знать ничего не знаешь, даже писем домой не пишешь.

Нездоровой желтизны лицо Габриелы расплылось в подобие улыбки.

— Ну представь, — сказала она тоном старшей, дающей наставления неразумной молодой подруге, — у двоих спинальников родится третий, скорее всего, тоже спинальник. Ничего себе семейка.

— Что же ты предлагаешь, вообще запретить нам смотреть друг на друга? А может быть, нас уничтожить?

— Не знаю. — Габриела отвернулась к стене.

«Она рассуждает, как, возможно, рассуждают о нас здоровые», — подумала Айка о Габриеле, и ей стало тоскливо.

По субботам и воскресеньям морские купания отменялись. Да и в обычные дни не разрешали заплывать за буек. А уж под водой плавать и вовсе запрещалось. Айка тихо страдала от этих ограничений, но, пообжившись, вскоре нашла выход. Однажды, разъезжая в коляске по прибрежному парку, она попала в безлюдный уголок. Густые кусты маслин подходили близко к воде, однако нужно было преодолеть метров десять песка, в котором коляска застревала. Пришлось замаскировать ее в кустах, чтобы не увидели из корпуса, и пробираться к воде по-пластунски. Бежевый купальный костюм делал ее незаметной на песке и, оглянувшись на бойницы санаторских окон, она преодолела опасное расстояние, воображая себя чуть ли не под обстрелом врага. С наслаждением окунувшись, поплыла в сторону городского пляжа, где можно было купаться сколько угодно и как угодно. Но шумное многолюдье отпугивало, и она выбрала участок между двумя пляжами. Вода здесь была прозрачной, просматривался каждый камешек, испуганно шныряли стайки мелких рыбешек, зависали розовые и голубые парашюты медуз.

Вдоволь накупавшись, вылезла на песок. «Почему ноги, живые в воде, на суше бессильны?» — в который раз спрашивала себя. Опираясь о коляску, попробовала встать и осела на песок. Долго лежала неподвижно, потом вновь были попытки одолеть ватную пустоту, и снова все кончалось неудачей.

По камке, выброшенной недавним штормом, бродил баклан. «Даже эта птица удачливее меня», — подумала Айка, Скользнула взглядом по бедрам, обтянутым трикотажным купальником, провела рукой по влажной груди — все было молодо, живо, и если бы не эти бездвижные чурки, загадочным образом оживающие в море…

Отогревшись, снова бултыхалась в воду. Так бы вот и жить здесь, не ощущая своей неполноценности.

Долго плавала среди бурых зарослей морской травы, а вынырнув, увидела почти рядом черную голову в маске, с водяным ружьем. Лицо парня было опущено вниз, наружу торчала лишь дыхательная трубка. Парень изогнулся и резко исчез под водой. Она поспешила следом, но он погнался за стаей морских окуньков. Выстрелив пару раз, охотник вынырнул. Айка всплыла следом.

— Ты что, голодный? Сходи в столовку' и закажи ухи. Много ли настреляешь своей палкой, — выкрикнула сердито.

Парень стянул маску на лоб, его смуглое лицо с интересом обернулось к ней.