Феникс

— По ты и впрямь пыталась поднять нечто неподъемное. Это надо же такое придумать: репликация, клеточное обновление. Сиди спокойно, я сам. — Он поставил рычаги на нейтралку и повез ее в корпус.

Айка все еще не могла полностью прийти в себя: увиденное на Эсперейе хаотично мелькнуло в памяти. Хотелось пить.

Палата пустовала: Габриела и Шура загорали на балконе, Кинга была на пляже. Гали открыл дверь, и девушки вмиг натянули на себя простыни. Он помог Айке перебраться на кровать, присел рядом.

— Завези, пожалуйста, девочек, — попросила Айка. — Им уже пора.

Он закатил кровати в палату и собрался уходить, когда Габриела вспомнила, что у ее мужа сегодня день рождения и надо бы послать телеграмму.

— Пишите, я отнесу, — Гали опять сел возле Айки.

— У вас что, роман? — беспардонно спросила Габриела, черкая по тетрадному листу шариковой ручкой.

— Габра, — одернула ее Шура.

— Советую не убиваться всерьез, — Габриела оторвалась от бумаги и, усмехаясь, взглянула па Айку. — Парень твой ничего, симпатичный, но это как раз и плохо.

— Вы, кажется, пишете телеграмму, — хмуровато напомнил Гали.

Шумно раздвинулась дверь и в палату вкатилась раскрасневшаяся от солнца и ветра Кинга.

— Такой ветроган! Надвигается гроза. О, у нас гость. — Она осеклась. Надолго? Мне надо переодеться.

— Однако твои подруги не очень любезны, — сказал Гали.

— За любезностями не по тому адресу обратились, — отпарировала Кинга.

— Вот, пожалуйста. — Габриела протянула телеграмму и деньги.

Он взял их, кивнул Айке и вышел, бросив в узкую щель вагонной двери: — До свиданья, сердитые девочки!

— Какие все же мы злые, — с досадой сказала Шура, когда дверь задвинулась.

Айка молча легла на подушку. Кинга стягивала с себя платье.

— С ними только так и надо, без церемоний. А твой, Айка, из породы бабников. Я их хорошо знаю. Так что не очень расстраивайся. Захотелось мальчику чего-нибудь эдакого, десертного, нервишки пощекотать экзотическим романом. Так будь умней, не клюй с ходу, обмозгуй, что и как. Присмотришься и увидишь — все это не то.

— С каких это пор ты обрела змеиную мудрость? — приподнявшись на локтях, Габриела с интересом смотрела на Кингу. — Тебе что, изменил твой прибалт?

— Девочки, ну что вы с утра цапаетесь, — тоненько протянула Шура. По-детски добродушная и мягкосердечная, она всегда выступала в роли примирителя.

Натянув на лицо простыню, Кинга судорожно всхлипнула. В палате напряженно замолчали. Ветер захлопал по этажам форточками, где-то разбилось стекло. Айка села и толчком двинула коляску к балконной двери, чтобы ту не открыло сквозняком.

К неуравновешенности Кинги привыкли, но сейчас поняли: что-то случилось. Перегнувшись через кровать, Айка притронулась к ее плечу. Кинга съежилась и уже громко, взахлеб расплакалась.

Такое бывало — иногда кто-нибудь вот так срывался. Любые слова тогда казались фальшивыми. В таких случаях лучше помолчать, но не слишком долго, иначе может начаться истерика.

Шура включила радио, зазвучала веселая фортепьянная пьеса. Кинга схватила с тумбочки чашку и швырнула в репродуктор. Шура поспешно выдернула из розетки шнур.

— Надоело! Осточертело! Все и всё! — иступленно кричала Кинга, комкая простыню и сбрасывая ее па пол. Лицо ее покрылось багровыми пятнами, волосы растрепались, потекла и размазалась по щекам тушь с ресниц. — Ненавижу! К чертям! — Голос ее сорвался на визг.

Айка схватила полотенце и с криком: «Молчать!» хлестнула им по Кинге. Та смолкла и недоуменно обернулась к ней:

— Ты чего?

— Дала концерт, и хватит.

Кинга прерывисто втянула воздух и замолчала.

— Дура ты, Кинга. — Габриела достала из тумбочки клубок ниток и спицы: всякий раз, когда ее что-нибудь раздражало, она принималась за вязание. — Ты что, будешь теперь устраивать нам истерики по поводу каждого своего неудачного флирта? Да ведь завтра же заглядишься еще на кого-нибудь. И такое будет всегда, такой уж у тебя характер. А вот Айка, уйди от нее Гали, ни на кого не посмотрит.

— Ой, девочки, как мне жаль нас всех, — по-бабьи запричитала Шура, но Габриела резко одернула ее:

— Оставь свою жалость при себе, еще будет случай нахлебаться ее по уши.

Кто-то постучал, дверь медленно поползла в стену. На пороге появился Пит Тэйбл, санаторский поэт-англичанин. Лицо его, как всегда, светилось таким достоинством, будто он сидел не в коляске, а на королевском троне. Увидев его, Кинга стремительно подняла с полу простыню и укрылась с головой.

— Можно? — Пит въехал в палату и направился к Айке. Он отлично знал пять языков, на трех писал стихи, и Айка порой сомневалась, какова же истинная его национальность. Почему-то все стихи его были об осенних и зимних лесах и о невстреченной девушке с синими глазами. — Вот, прочел. — Он положил на Айкину тумбочку альманах поэзии. — Сегодня после полдника собирается комитет, будем составлять программу субботнего концерта. Приходи. А это Кинге — от Иманта. — На книгу лег запечатанный конверт.

Пит неспешно развернулся и скрылся за дверью. Кинга метнулась к тумбочке, разорвала конверт и, шмыгнув носом, тонко протянула:

— Совсем ребенок! Хотя и на два года старше меня.