Феникс

«Пусть лучше грусть. Спокойная грусть, – думал Саид. – Она вызывает светлое желание утешить. Манит тайной. А страх и отчаяние пугают. Кажется, выпусти из рук охваченное страхом сердце, и оно погибнет тут же». Его ладони переплелись за плечами Надие. Он прижимал ее к себе. Все сильнее и сильнее, пока не стихла дрожь в ней и, успокоенная, она не замерла.

– Ты можешь слушать меня? Понимать?

– Да.

– Ты можешь любить?

– Зачем?

– Разве об этом спрашивают? – ему почудилось, что она пытается вырваться из его рук. – Отвечай!

– Люби живых…

– Что ты говоришь опять?!

– Мне вспомнились слова, – объяснила Надие. – Эти странные слова, сказанные кем-то… Ах, да… Но они правильные слова…

– Мы – живые! – жестко произнес Саид. – Живые… И я люблю тебя.

Он мог целовать ее, мог терзать ее своими жадными губами. Надие по-прежнему смотрела ему в глаза с какой-то печальной обреченностью. И он не поцеловал.

Блекло маленькое окно в комнате Надие. Уходил день.

Когда совсем смеркалось, и руки Саида расковались, освободили Надие, она вдруг ощутила одиночество.

– Ты будешь помнить меня?

Она спрашивала о чувстве.

– Я буду с тобой…

Ей хотелось еще что-то спросить, Саид остановил ее:

– Потом… Потом, милая.

Он думал, что увидит ее снова.

И Надие промолчала.

7

– С «двадцать шестым», кажется, покончено.

Штурмбаннфюрер преподнес это Бергу с нескрываемым удовольствием. Усадил его на стул, тот самый, резной, предназначенный для допрашиваемых, а сам принялся ходить взад-вперед вдоль стены.

– И, главное, ваша обойма не уменьшилась ни на один патрон… Нет, вы счастливчик, Рудольф. Судьба трудится за вас.

Он имел в виду смерть Азиза. Крошечная записка, найденная в кармане эсэсманна, с парижским адресом Мустафы Чокаева, убедила Дитриха в том, что «двадцать шестой» – туркестанец. Штурмбаннфюрер был близок к истине. Катастрофически близок.

– Теперь дело за резидентом…

Дитрих, огромный, выше Берга, широкий, тяжелый, стал над Рудольфом и посмотрел на него сверху. Как на арестованного – выкатив большие бычьи глаза. Он завораживал ими. Казалось, белки – чуть желтоватые утром или красноватые вечером, – все увеличивались, выползали из орбит. Не пугали. Нет. Удивляли и сковывали. Мысли под таким взглядом глохли. И тут внезапно Дитрих задавал вопрос. Неожиданный. Арестованный машинально отвечал. Проговаривался, как называл полученный эффект штурмбаннфюрер.

На Берга он только посмотрел. Только на несколько секунд задержал взгляд.

– Вы представите мне резидента.

Оберштурмфюреру следовало кивнуть, а лучше встать и четко ответить: «Будет выполнено, господин майор». А он даже не кивнул.

– Есть предположение, что именуемый вами «двадцать шестой» шел на встречу с резидентом в районе Темпельгофа? – лицо Берга оттенилось иронической улыбкой.

– Нет, нет… Он попал туда случайно, – Дитрих торопливо разрушил конструкцию, которую оберштурмфюрер пытался соорудить. – И убит случайно.

– Может быть, не случайно? – усомнился Берг. – Он сбит легковой машиной еще вечером, так констатирует медицинская экспертиза. Труп находился на дороге почти двенадцать часов. Военные грузовики проходили по шоссе только ночью.

– Значит, он попал под легковую машину, – пояснил штурмбанфюрер. Он точно знал, когда и кто сбил Азиза, но тень не должна была пасть на убийцу.

– Почему бы не предположить, что «двадцать шестой» убран друзьями, – пытался восстановить Берг свою конструкцию, только что разрушенную Дитрихом. – Убран в целях безопасности всей группы или резидента.

Штурмбаннфюрер нахмурился. Версия ему нравилась, она нужна была, но не соответствовала истинному положению вещей. Азиза убила Рут Хенкель, а считать ее резидентом Дитрих никак не мог. К тому же он сам навел ее на туркестанца. Впрочем, какое значение имеет истина?

– Вы предполагаете, – спросил он Берга, – или отталкиваетесь от фактов?

Всегда важно угадать мысли шефа, особенно такого шефа, как Дитрих – он создал собственную систему раскрытия преступлений и подводит под нее материалы следствия и агентурные сведения. Поэтому многие из попавших под подозрение умирают прежде, чем оказываются в гестапо. Они не успевают дать показания и тем самым опровергнуть версию штурмбаннфюрера. Так умер Чокаев, упал Хендриксен на Бель-Альянс, отравилась Блюмберг, попал под машину Азиз Рахманов. Вариант Берга подходил под эту схему.

– Предположение, – ответил Рудольф. – Я основываюсь на промежуточных моментах. Мы идем по следу «двадцать шестого», почти настигает его и новый резидент. Но, зная слабость своего агента, убирает. Надо думать, что «двадцать шестой» располагал важной тайной.

– Логично, милый Рудольф… И, кажется, мы возьмем вашу версию за основу. Но пока будем считать этого туркестанца жертвой случайности, – Дитрих наконец отошел, освободил Берга от тяжести, что висела над ним. – Когда мы возьмем с вами нового резидента, а мы его обязательно возьмем, – Дитрих опять уставился на Рудольфа, – все станет ясным. Случайность может оказаться закономерностью…

– Итак, с «двадцать шестым» покончено? – потребовал подтверждения Берг. Его беспокоил этот вопрос. Очень беспокоил.

– Да…