Феникс

«Пусть лучше грусть. Спокойная грусть, — думал Саид. — Она вызывает светлое желание утешить. Манит тайной. А страх и отчаяние пугают. Кажется, выпусти из рук охваченное страхом сердце, и оно погибнет тут же». Его ладони переплелись за плечами Надие. Он прижимал ее к себе. Все сильнее и сильнее, пока не стихла дрожь в ней и, успокоенная, она не замерла.

— Ты можешь слушать меня? Понимать?

— Да.

— Ты можешь любить?

— Зачем?

— Разве об этом спрашивают? — ему почудилось, что она пытается вырваться из его рук. — Отвечай!

— Люби живых…

— Что ты говоришь опять?!

— Мне вспомнились слова, — объяснила Надие. — Эти странные слова, сказанные кем-то… Ах, да… Но они правильные слова…

— Мы — живые! — жестко произнес Саид. — Живые… И я люблю тебя.

Он мог целовать ее, мог терзать ее своими жадными губами. Надие по-прежнему смотрела ему в глаза с какой-то печальной обреченностью. И он не поцеловал.

Блекло маленькое окно в комнате Надие. Уходил день.

Когда совсем смеркалось, и руки Саида расковались, освободили Надие, она вдруг ощутила одиночество.

— Ты будешь помнить меня?

Она спрашивала о чувстве.

— Я буду с тобой…

Ей хотелось еще что-то спросить, Саид остановил ее:

— Потом… Потом, милая.

Он думал, что увидит ее снова.

И Надие промолчала.

7

— С «двадцать шестым», кажется, покончено.

Штурмбаннфюрер преподнес это Бергу с нескрываемым удовольствием. Усадил его на стул, тот самый, резной, предназначенный для допрашиваемых, а сам принялся ходить взад-вперед вдоль стены.

— И, главное, ваша обойма не уменьшилась ни на один патрон… Нет, вы счастливчик, Рудольф. Судьба трудится за вас.

Он имел в виду смерть Азиза. Крошечная записка, найденная в кармане эсэсманна, с парижским адресом Мустафы Чокаева, убедила Дитриха в том, что «двадцать шестой» — туркестанец. Штурмбаннфюрер был близок к истине. Катастрофически близок.

— Теперь дело за резидентом…

Дитрих, огромный, выше Берга, широкий, тяжелый, стал над Рудольфом и посмотрел на него сверху. Как на арестованного — выкатив большие бычьи глаза. Он завораживал ими. Казалось, белки — чуть желтоватые утром или красноватые вечером, — все увеличивались, выползали из орбит. Не пугали. Нет. Удивляли и сковывали. Мысли под таким взглядом глохли. И тут внезапно Дитрих задавал вопрос. Неожиданный. Арестованный машинально отвечал. Проговаривался, как называл полученный эффект штурмбаннфюрер.

На Берга он только посмотрел. Только на несколько секунд задержал взгляд.

— Вы представите мне резидента.

Оберштурмфюреру следовало кивнуть, а лучше встать и четко ответить: «Будет выполнено, господин майор». А он даже не кивнул.

— Есть предположение, что именуемый вами «двадцать шестой» шел на встречу с резидентом в районе Темпельгофа? — лицо Берга оттенилось иронической улыбкой.

— Нет, нет… Он попал туда случайно, — Дитрих торопливо разрушил конструкцию, которую оберштурмфюрер пытался соорудить. — И убит случайно.

— Может быть, не случайно? — усомнился Берг. — Он сбит легковой машиной еще вечером, так констатирует медицинская экспертиза. Труп находился на дороге почти двенадцать часов. Военные грузовики проходили по шоссе только ночью.

— Значит, он попал под легковую машину, — пояснил штурмбанфюрер. Он точно знал, когда и кто сбил Азиза, но тень не должна была пасть на убийцу.

— Почему бы не предположить, что «двадцать шестой» убран друзьями, — пытался восстановить Берг свою конструкцию, только что разрушенную Дитрихом. — Убран в целях безопасности всей группы или резидента.

Штурмбаннфюрер нахмурился. Версия ему нравилась, она нужна была, но не соответствовала истинному положению вещей. Азиза убила Рут Хенкель, а считать ее резидентом Дитрих никак не мог. К тому же он сам навел ее на туркестанца. Впрочем, какое значение имеет истина?

— Вы предполагаете, — спросил он Берга, — или отталкиваетесь от фактов?

Всегда важно угадать мысли шефа, особенно такого шефа, как Дитрих — он создал собственную систему раскрытия преступлений и подводит под нее материалы следствия и агентурные сведения. Поэтому многие из попавших под подозрение умирают прежде, чем оказываются в гестапо. Они не успевают дать показания и тем самым опровергнуть версию штурмбаннфюрера. Так умер Чокаев, упал Хендриксен на Бель-Альянс, отравилась Блюмберг, попал под машину Азиз Рахманов. Вариант Берга подходил под эту схему.

— Предположение, — ответил Рудольф. — Я основываюсь на промежуточных моментах. Мы идем по следу «двадцать шестого», почти настигает его и новый резидент. Но, зная слабость своего агента, убирает. Надо думать, что «двадцать шестой» располагал важной тайной.

— Логично, милый Рудольф… И, кажется, мы возьмем вашу версию за основу. Но пока будем считать этого туркестанца жертвой случайности, — Дитрих наконец отошел, освободил Берга от тяжести, что висела над ним. — Когда мы возьмем с вами нового резидента, а мы его обязательно возьмем, — Дитрих опять уставился на Рудольфа, — все станет ясным. Случайность может оказаться закономерностью…

— Итак, с «двадцать шестым» покончено? — потребовал подтверждения Берг. Его беспокоил этот вопрос. Очень беспокоил.

— Да…