Феникс

— Этим можно себя успокоить, но правда в том, что за добро я недобрым отдариваюсь, хотя и не ради своей выгоды. — Воевода вновь бросил внимательный и требовательный взгляд на Бояна. — Я на твой вопрос ответил. Теперь жду твоего слова. Ведь нет в тебе спеси, и людей ты всегда ценил по заслугам, за что и люб мне. Так с чего?

— Я это…

— Чего жмешься, как баба? Я ить слову своему хозяин. Сидьмя тут сидеть будешь, пока ответ не дашь. Случись на ворога выйти, так караул у двери поставлю, сам управляться буду.

— Не надо караула, — вздохнул Боян. — Не знаю, как и начать. По первости мне просто пришлось не по нраву то, что ворога они били, про честь не вспоминая, да приказы только твои исполняли, а ведь я не пустое место, я заместитель твой.

— Да как ты не поймешь! Не простые то люди. Ты хоть раз видел, чтобы я им отдавал приказы? Они на службе не из страха за себя, а потому если подадутся в лес, поди потом сыщи их. А коли на большую дорогу выйдут, так и вовсе беда выйдет, больно ловкие. За Добролюбом они пошли и лишь его воле подвластны, потому как никому иному не верят.

— Я уж понял. Обида, конечно, была, но с тем я почти смирился. А вот на свадьбе… Когда он скоморошил на потеху гостям…

— А там-то чего стряслось такого, за чем бы я не усмотрел? Развлекал гостей. Старался от души. Да он тогда словно помолодел и про все свои несчастья позабыл. При чем тут свадьба?

— Смеяна…

— Что Смеяна? Да сказывай, не клещами же из тебя слова тянуть.

— Она как его тогда увидела, так в глазах ее я такую жалость заприметил… Не жалеют так убогих да увечных. То иной взгляд был. Словно дорог он ей. Словно сердце у нее защемило. Да и в его взгляде было что-то похожее на боль утраты. Не знаю я, как это правильно объяснить. Взревновал я.

Говорят, баба сердцем видит. Правильно говорят. Вот только любящее сердце бывает в сто раз более зрячим, равно как и совершенно слепым. Не объяснить этого. Это даже не зрение, а чутье. Сама Смеяна не отдавала себе отчета в своих помыслах, да и не мыслила она о том: если что и было, то упрятано так глубоко, что и сама она ничего не видела. Она не видела, а вот Боян рассмотрел у обоих.

— Ты думаешь, что говоришь-то? — забеспокоился Градимир. — Ты дочку мою хочешь уличить…

— И мысли такой не было, — тут же встрепенулся Боян. — Верна она мне и верной останется до гробовой доски. И любит она меня, я это вижу, чувствую. Сам тем же отплачу. Но есть у нее в сердечке та заноза, а оттого и мне больно. Вот голову готов прозакладывать: отдай мы ему сейчас дочку — и никуда он не уйдет. Вывезет ее в безопасное место, но вернется и будет тут стоять насмерть, потому как Смеяна в крепости.

— Ничего не понимаю.

— Я и сам не понимаю. Но вот уверен, что так оно и будет.

— Ну а коли так, то отчего не воспротивился тому, чтобы кормилица девочку приняла? Ить дите от девки гулящей. Знаю, что тебе это не по нутру.

— Любовь и веру жены испугался потерять. Она материнским чувством преисполнена и искренне о малютке заботится, а сама-то и не ведает, что есть и иное. Его это дочь, вот главное. Хотя она и сама о том не ведает, — повторил Боян.

— А может, ведает?

— Да, о том, что это его дочь, ей ведомо.

— Я об ином.

— Нет. Не потому говорю, что поверить в такое не могу. Не может она так лгать. Я ить чую, что все между нами так же, как и прежде. То самое спрятано очень глубоко.

— А может так статься, что ты видишь то, чего и в помине нет?

— Может, и так, — пожав плечами, легко согласился зять. — Но вот вижу, и все тут.

— Ох, детки, детки. Это что же получается? Даже восхоти я услать его сейчас, он воспротивится. А пока тут он, так вам обоим несладко.

— Не о том думаешь, воевода, — приосанился Боян. По всему было видно, что он принял решение. — Переступлю я через себя. Слово тебе даю. Вот выговорился, и словно гора с плеч. Не было больше сил в себе все это носить. Оно, конечно, можно его и отослать, но твоя правда: нужен этот бывший скоморох тут и хитрости его нужны. Ловок он, а тут сейчас все потребно. Ворог у ворот.

Вот ведь. Выговорился. Самому полегчало — и пошел дальше службу справлять, расправив грудь так, словно и впрямь гору с плеч скинул. А что теперь делать ему? Ить та гора на плечи самого Градимира взвалилась. Если прав Боян, то самое малое, что нужно сделать, устроить так, чтобы между Смеяной и Добролюбом были сотни верст. Разумеется, можно и в ярость впасть, да только верно ли это? Эвон супруга его, мать Смеяны, всю жизнь другого любит, но Градимиру всей душой верна, заботу искреннюю о нем имеет, и сердечко ее за него болит, но права молва людская — сердцу не прикажешь. Неужто Смеяна, как и мать ее… Да нет же. Кто он и кто она, ей известно, и бесчестия она не допустит. Опять же за Бояна идти ее никто не заставлял, люб он ей, в этом воевода уверен.

— Дозволь, воевода.