Феникс

Теперь ему другой закон, —

Вторым крещением крещен!”

И, смраду завязавши в узел,

Мне пуд нос тычет: “Как в союзе

Дым и огонь, перст и ладонь,

Всадник и конь, – так в этот узел

Я кровь твою стянула. Вновь

Цвесть будешь ты – всем на любовь.

Еще приказываю прямо

На спинке спать, и будет дама

К тебе с визитом из трубы.

А если за мои труды

Хоть слово ты о том, что видел

И слышал... то – не будь в обиде,

Коль шейку... Понял? – Ну, смотри!”

А час спустя после зари...

Первые звуки менуэта. Последний слушатель – Венская гостья – бабочкой выпархивает в дверь. Вокруг Казановы – никого. Он – в пустоту – со все возрастающим жаром.

...Уж полная луна вставала

Предстала мне из мглы канала —

(утишая голос)

Не смею имени назвать —

Венеции младая мать

И соименница, из пены

Как тб – возникшая. Колена

Я жарко обнял ей. Она ж,

Дивясь на юный возраст наш,

Как нехотя, с улыбкой важной

Нам плащ свой приоткрыла влажный...

И вот, на лбу моем, меж струй

И водорослей – поцелуй...

Когда ж пурпурно-бирюзовый

День занялся...

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

(в дверях, громким шепотом)

Герр Казанова!

КАЗАНОВА

(спросонок)

Что? Кто? Ни с места! Что? Раздет!

Не принимаю.

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

Я портрет

Принес вам.

КАЗАНОВА

Что за лепет вздорный?

Что за портрет?

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

Сказать зазорно,

В каком, поганейшем из мест,

Висел...

КАЗАНОВА

(принимая из его рук портрет, вглядываясь)

Что значит?

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

Вот вам крест,

Бог покарай меня подагрой! —

Никто другой, как энтот наглый

Рифмач. Ловкач до этих штук-с!

КАЗАНОВА

(широко раскрывая глаза)

Плащ... Водоросли...

(И – отчаянным криком.)

Замок Дукс!!!

Картина третьяКонец Казановы

Но люблю я одно: невозможно.

И. А.

Книгохранилище замка Дукс, в Богемии. Темный, мрачный покой. Вечный сон нескольких тысяч книг. Единственное огромное кресло с перекинутым через него дорожным плащом. Две свечи по сторонам настольного Ариоста зажжены только для того, чтобы показать – во всей огромности – мрак. Красный, в ледяной пустыне, островок камина. Не осветить и не согреть. На полу, в дальнедорожном разгроме: рукописи, письма, отрепья. Чемодан, извергнув, ждет.

Озноб последнего отъезда. Единственное, что здесь живо, это глаза Казановы.

И надо всем – с высот уже почти небесных – древняя улыбка какой-то богини.

Казанова, 75 лет. Грациозный и грозный остов. При полной укрощенности, рта – полная неукрощенность глаз: все семь смертных грехов. Лоб, брови, веки – великолепны. Ослепительная победа верха.

Окраска мулата, движения тигра, самосознание льва. Не барственен: царственен. Сиреневый камзол, башмаки на красных каблуках времен Регентства. Одежда, как он весь, на тончайшем острие между величием и гротеском.

Ничего от развалины, все от остова. Может в какую-то секунду рассыпаться прахом. Но до этой секунды весь – формула XVIII века.

Последний час 1799 года. Рев новогодней метели.

КАЗАНОВА

(над сугробом бумаг)

Теперь посмотрим этот хлам

Бумажный...

(Читает)

“Хочешь, пополам

Поделим: мне, дружок, урок,

Вам – розы...” Помню назубок!

Тереза? Нет, Манон! – Осел!

“Когда ты от меня ушел,

Я долго, долго...”

(После каждого отрывка, комкая, швыряет письмо в сторону.)

“Черный ад

Вам уготован. Вот назад

Вам перстень ваш. Люблю”. Бедняжка.

Монашка! От кольца – бумажка

Одна. А это что? “Вассал!

Нам Бог наследника послал.

Вы крестный”.

(Смеясь.)

Понимаю, крестный!

Проказница! – “Вы мне несносны,

И если б не твои, злодей,

Глаза... Готовьте лошадей,

Держите наготове шпагу...”

Воительница! “Под присягой

Клянусь: патрицианки зов

Весь остров Корфу до зубов

Вооружит...” Стих из Талмуда...

“Не забывайте!” – “Не забуду”.