Феникс

Она боялась, что капитан не выдержит, выйдет в приемную, глянет на машинку, спросит — готово ли. А ему нельзя было выходить. Нельзя было смотреть. Глаза Ольшера слишком внимательные. С точным прицелом.

Нет, до моря слишком далеко. Так далеко, что не дойти. Не дойти без помощи этого эсэсовца с белобрысой шевелюрой.

Последняя строка. Она выдернула листы. Разложила на столе экземпляры по порядку. Скрепила их. Чистую бумагу бросила с шумом в ящик стола. Захлопнула.

Ольшер сидел на своем обычном месте. Кулаками сжал виски. Смотрел куда-то сквозь стену, в ночь. В темноту. А над ним горела огромная люстра — после совещания ее забыли выключить.

— Готово, господин капитан.

Надие протянула листы. Теперь дрожали руки. Предательски дрожали. Но Ольшер не видел. Он никак не мог оторваться от темноты за стеной. Возможно, он так отдыхал. Отвлекался от дел.

Листы упали перед ним. Не смогла удержать их в последнюю минуту Надие. Или побоялась показать свои руки — бросила.

— Благодарю вас, фрейлейн… Вы свободны.

Как длинен ковер, по которому надо идти от стола капитана до двери. Тонут каблучки в глубоком ворсе. Тонут звуки.

Неужели я смогу уйти? Уйти отсюда. И увидеть море. Зеленоватую синь… до самого горизонта.

Ковер не так уж длинен. И кабинет имеет дверь. Она легко поддается. Растворяется настежь. Остается только переступить порог. Узкий порог.

Надие переступила его. И вдруг совершенно отчетливо слышит собственный голос: «Не будет моря. Ты не увидишь его синь… Никогда…»

К ней подбегает Ольшер. Поддерживает за плечи:

— Вам плохо, фрейлейн?

Надие прикусывает губу. До боли. Чтоб прийти в себя.

— Нет, нет… Я немножко устала…

3

— Сколько времени вы намерены возиться с «двадцать шестым»?

Курт Дитрих прошел вдоль глухой стены своего кабинета — совершенно пустой, голой, здесь не полагалось никаких украшений, стоял лишь стул для допрашиваемых. На других стенах висели портреты фюреров рейха, красовались шкафы из дорогого дерева, светились окна. Там не любил ходить штурмбаннфюрер. Там ему все мешало, задерживало. У пустой же стены, прямой и высокой, как в тюрьме, он чувствовал себя свободным. Мог в крайнем случае оттолкнуть стул ногой и открыть свободную дорожку от самой двери. Так и сделал Дитрих, встретив на пути причудливое сооружение из дерева и плюша. Стул хоть и предназначался для арестованных, но хранил на себе следы чьих-то усилий. Чьей-то фантазии. Пинок не свидетельствовал о пренебрежении к искусству. Просто штумбаннфюрер был раздражен.

— Сколько?!

Берг сидел у огромного массивного стола с такими же причудливыми украшениями, как и стул, отлетевший от сапога Дитриха. Сидел и смотрел на шефа, мечущегося вдоль стены.

— Я все еще не уверен, господин майор, что мифический «двадцать шестой» находится в Берлине.

— Где же он, по-вашему?

— Около тех объектов, которые бомбят англичане…

— Пытаются бомбить, — поправил Дитрих.

— Тем более. Их кто-то нацеливает.

— Вы исключаете Бель-Альянсштрассе и Иоганна Хендриксена? — челюсть, огромная, массивная челюсть, делавшая штурмбанфюрера похожим на Кальтенбруннера, сдвинулась влево — Дитрих выражал явное недовольство новой версией своего подчиненного. — Я не вижу последовательности в ваших доводах.

— Последовательность нарушена ходом расследования, — ответил Берг. — Наблюдения на Бель-Альянс ничего не дали. Повторили все среды и пятницы, переставили числа, изменили время, снова вернулись к первоначальному графику — безрезультатно. Никто не приходит на встречу.

— Значит, спугнули, — резюмировал Дитрих.

— Выстрел дает слишком громкое эхо, — заметил Берг. — Не услышать его нельзя было. Схема связи, естественно, изменилась.

— Иначе говоря, «двадцать шестой» переадресован другому резиденту? — продолжал свой вариант штурмбаннфюрер.

— Надо полагать…

— Но чем же тогда объяснить фразу в радиограмме «Ищите двадцать шестого»? При наличии новых пунктов явки подобное приказание бессмысленно. Другому резиденту дана команда самому искать агента. А у агента только старые координаты.

— И воспользоваться ими он не может, — закончил начатую Дитрихом мысль оберштурмфюрер. — Адрес находится под нашим наблюдением.

— Но попытаться должен, если оказался в безвыходном положении. Несмотря ни на что.

— Такой попытки не было, — заверил шефа Берг.

— Вы убеждены?

— Можно не доверять моим глазам… Но остальные…

— Это аргумент, — снова сдвинул челюсть Дитрих. — А все-таки…

— Я убежден и в другом, — твердо, но с заметным волнением произнес оберштурмфюрер. — «Двадцать шестого» вообще нет. В Берлине, во всяком случае.

— Доводы!

Дитрих стоял у голой стены, заложив руки за спину, и чем-то напоминал допрашиваемого. Так иногда, в том же самом месте, заставал Берг человека. Пригвожденный вопросом или угрозой, он пугливо прижимался к раскрашенной под дуб панели и ждал. Дитрих тоже ждал, без испуга, правда, но плечи были опущены, и голова, втиснутая в них, кажется, встречала удар.

— Почти всю прошлую зиму Хендриксен по средам и пятницам появлялся на Бель-Альянсштрассе. Появлялся, чтобы встретиться.

— С «двадцать шестым», — уточнил Дитрих.

— Возможно… И не встретился.