Феникс

— Я не работаю в госпитале. Не встречаю и не провожаю посетителей. Как любезно заметил капитан, мне более удается роль диктора «рундфунка».

— Но наш знакомый мог заметить время, — вкрадчиво, с язвительностью произнес Ольшер.

Рут допила вино и поставила бокал, ожидая, когда капитан наполнит его вновь. Намек был достаточно откровенным. Но он не смутил Хенкель. К ней неожиданно пришла так знакомая Ольшеру веселость. Она расхохоталась. Рут всегда смеялась, чувствуя опьянение. Легкое опьянение.

— Бог мой, до чего же вы забавны, капитан, с этой таинственностью… К чему она?

Ольшер прикусил губу. Он, кажется, преувеличил опасность. Все довольно просто. Госпожа Хенкель прекрасно его понимает. Как мог он, опытный разведчик и психолог (капитан считал себя психологом, и не без основания), так просчитаться.

— Вы знаете, кто убил Чокаева?

Рут свела ресницы, свои густые, синие от туши ресницы, и через просвет в упор глянула на Ольшера. Сказала с улыбкой:

— Нет.

— И не догадываетесь…

— Нет.

— Это даже остроумно. Обворожительная улыбка, задумчивые, все говорящие глаза и категорическое — нет.

— Вы интересный собеседник, капитан.

— Только?

— Остального я не знаю… Я ведь не служу в вашем ведомстве.

Ольшер напустил на себя холодность. Сказал сухо:

— Вы служите в ведомстве господина Менке.

— Боже мой, капитан. Вы забывчивы. Я — диктор «Рундфунка», французского вещания.

— Нет, я не забыл. И все-таки вы в ведомстве Менке.

— Вы предполагаете во мне слишком высокие дарования. Я — и рейхстаг. Скромный попугай, разговаривающий по-французски, и — Восточное министерство. У меня просто кружится голова от похвалы.

— Мне показалось, что тут повинно это легкое вино, — Ольшер пригубил бокал. Но только пригубил. Даже не глотнул. Рут же выпила все. Подставила снова бокал, и капитан наполнил его. Цедя неторопливо из бутылки, он заметил: — Скромность не мешает вам примерять платье шахини.

Рут весело, озорно вскинула брови. Она поняла капитана. И потому, что поняла, зарделась от удовольствия. Ольшер сформулировал то, о чем диктор «рундфунка» только думала. Втайне. Она поставила бокал. Положила руки на стол и, наклонившись вперед, посмотрела с вызовом на эсэсовца:

— Вы почувствовали это?

Капитан смутился. Делано, конечно. Ему выгодно было смутиться — слишком откровенным стал разговор.

— Я просто предположил…

— Кстати, капитан, что такое шахиня? Там, кажется, применяют другой титул.

— Кажется… Об этом лучше спросить барона. Он лучше меня знает историю Востока. И ближе знаком с вами. Вы можете быть с ним совершенно откровенны.

Глаза Рут сузились. Большие глаза, все в них приметно. Ольшер мог читать по ним совершенно свободно ее мысли.

— Вы ревнуете, капитан?

Она не то хотела сказать. Эсэсовец догадался, ему предлагали деловой контракт.

— Я семейный человек, фрау Рут. Обремененный заботами и обязанностями мужа и отца. Никакие другие чувства меня не беспокоят.

— Так ли?

— Разве я чем-либо опроверг подобное мнение?..

— Нет, видимо… Но могли бы.

— Не только я, фрау Рут, способен видеть в других высокие дарования. Вы тоже.

— Благодарю. Поэтому нам лучше быть откровенными, коль скоро мы оба видим то, чего нет, а может, то, что действительно есть. Как вы находите, господин капитан?

— Пока не нахожу. — Ольшер наконец отпил вино. Для паузы. Поднял голову. Метнул сквозь стекла свои серые стрелы в Рут. — Нам известно, кто убил Чокаева.

Она замерла:

— Предположим.

— Это может быть началом пути к экзотическому титулу, а может быть и концом. Мгновенным.

— Вы уверены?

— Вполне…

— Что же вам по душе — начало или конец? — В голосе ее оттенилась легкая затаенная дрожь.

— Я еще не решил этого.

— Странно… Зато решил барон Менке.

— Барон?!

— Да… Ведь он, как вы заметили, знаток Востока и чувствует, что по душе Востоку.

— Судьбы немцев не в руках Менке.

Это была угроза, и Хенкель верно оценила опасность. Однако ей не хотелось так легко сдаваться. Так просто. Ничего не получив взамен.

— Решение барона выгодно Германии. И оно должно быть утверждено.

— Кем?

— Хотя бы вами, капитан.

Рут мило улыбнулась. Чуть хмельно, но это шло ей, как и все, что она делала.

— Конечно, Чокаев мог умереть сам, — сделал первую уступку Ольшер. Первую и единственную.

— Логично, — кивнула Рут.

— Мог…

Капитан неожиданно встал и посмотрел на часы. Демонстративно посмотрел.

Разговор прервался. Прервался на самой вершине. Оттуда можно было легко слететь вниз. Разбиться. Насмерть! Рут побледнела. Словно оказалась над бездной и жизнь ее зависела от простого толчка. Широко открытыми глазами испуганно смотрела она на эсэсовца. Ждала.

Бесцеремонно. Холодно. Как слуге, Ольшер бросил:

— Будете держать связь с зондерфюрером Людерзеном.

— Боже! — вырвалось у Рут.

«Мерседес» словно ожидал этого вздоха фрау Хенкель. Мягко урча, он подкатил к зеленой изгороди и замер. Машину отделяло от веранды всего десять шагов.

— Хотя бы вы сами, — попросила Рут.

Он смотрел на лакированный бок лимузина и молчал. Фрау Хенкель встала. Ей было нелегко это сделать. Роль побежденной так угнетала. Но пришлось все же играть ее. Встала и медленно прошла мимо Ольшера.

— До свидания.