Феникс (СИ)

   И в Художественной студии мои отношения с Учителем складывались поначалу тяжело. Впрочем, я тогда этого не знал. Я-то полагал, что он меня вообще не замечает. Мои работы в акварели были суховаты, совсем не в его стиле и не в стиле его студии. Работал я по классической трехэтапной схеме, как учил меня отец мой - старший архитектор "Уралсельхозстроя" (который, если б не его пагубная страсть к алкоголю, давно бы руководил этим учреждением), как рекомендовали учебные пособия.

   Смолко же, наш преподаватель, был модернистом (хотя бы в тех узких рамках, каковые дозволялись в те достославные времена борьбы с абстракционизмом) и, соответственно, ребята подражали ему. Никакой поэтапности в работе с акварелью они не признавали, работали сразу в полный цвет - сочно, быстро, смачно. Если краска стекает через весь лист - это не беда, считали они (я в этом случае ужасался), так даже живописнее. Потом я быстро стал расти в технике акварели и графики, особенно в жанре портрета, и это ни осталось не замеченным. Но это было потом, а пока...

   Мы с ребятами, во главе со Смолко, как-то сидели на стульях, составленных в тесный кружок, и, кажется, обсуждали план поездки на пленэр. Я сидел напротив Смолко и по своей дурной привычке позволил себе съехать со стула. Я почти лежал, выставив свои длинные ноги далеко вперед, под самый стул Смолко. Он что-то говорил насчет того, по сколько рублей скинемся да сколько бутылок водки возьмем с собой на всю группу, потом пошел красными пятнами и вдруг заорал на меня с сильным украинским акцентом: "А ну сядь прямо! Шо ты развалился!!! Развалился тут, понимаешь... И ВООБЩЕ!.. (это было сакраментальное восклицание, предваряющее взбучку; восклицание, после которого человеку в лицо высказываются все его грехи - прошлые и будущие).

   Я сел прямо, как линейку проглотил. Дальше я услышал слова, от которых чуть не свалился со стула:

   - Тебя кто прислал сюда?! Тебя прислали, чтобы КОНТРОЛИРОВАТЬ меня?! Проверять меня?!.

   Я не мог понять причину его гнева. То есть, первоначальный толчок, несомненно, дала ему моя раскованная поза, согласен - слишком, быть может, неуважительная. Но обвинения в стукачестве, в шпионстве!.. казались мне дикими и несправедливыми.

   Я был уничтожен морально и готов был провалиться сквозь пол на первый этаж дворца культуры им. Ленина. Чем закончилась сцена с избиением младенца, я, младенец, не помню (память жалеет нас). На мое счастье, ребята, по-моему, не придали значения этой выходке Смолко. Они мало что поняли. Как, впрочем, и я. Но только потом до меня дошло, что имел в виду Учитель мой.

   Я вспомнил, что, заполняя анкету при поступлении в Студию, указал свою должность на заводе - контролер ОТК. Все остальные же студийцы работали профессиональными художниками-оформителями (маляр-плакатист - так называлась тогда эта должность, если уж быть точным). Наш завод содержал Студию на свои деньги и платил Смолко, члену Союза Художников, зарплату. И вот Смолко решил, что через мою скромную персону его пытаются КОНТРОЛИРОВАТЬ, проверять, устраивать негласные ревизии и прочая на предмет его, Смолко, умения работать, тому ли он учит советских маляров-плакатистов и нет ли тут дурного влияния Запада? Вся эта белиберда, оказывается, вращалась у него в мозгах на холостом ходу, пока я, образно выражаясь, не нажал курок. И тогда все, что скопилось в уязвленной душе художника, разом выплеснулось мне в морду.

   Пытаясь смыть позорное и, главное, незаслуженное обвинение, я работал с удвоенным старанием, как какой-нибудь еврей в Польше, пытающийся поступить в университет и вынужденный знать предметы даже не на отлично, а на отлично с тремя плюсами. И это принесло свои плоды. Вскоре на заводе открылась вакансия, и я сменил всеми презираемую должность и стал тем, кем должен быть - маляром-плакатистом 3-го разряда, потом - 4, 5 и, наконец, 6-го разряда. И лишь позже ввели должность художника-оформителя.

   Смолко, кажется, осознал, что сморозил глупость. И дабы загладить свой провал, предложил мою кандидатуру в заместители студийного старосты. Ребята проголосовали за это предложение. Я проходил в замах месяц или два, потом меня переизбрали из-за полной моей непригодности к административной работе.

   А через полгода своим упорством и верностью (что немаловажно) я совсем растрогал своего Учителя. Через несколько месяцев Смолко взял шабашку - оформить зал нашего дворца культуры для празднования Нового Года. Чтобы справиться в срок с такой грандиозной работой, по просьбе Смолко были привлечены все студийцы. Нам это зачитывалось как практика. Одну смену все отработали с большой отдачей. На следующий день никто, кроме меня, не пришел. И так продолжалось в течение нескольких дней. Мы оставались с ним вдвоем.