Феномен

— То есть, как нашли? Где?

— У себя дома, — ответил Попов.

— Это лишь «размороженный» свет прошлого в хроноскопе, — понял мое недоумение Потапов.

— Едем, — не колеблясь, ответил я. И так заторопился, что не поставил в известность о поездке Владимира. Он потом на меня сильно обиделся. Навстречу нам ехали в своей микромашине Вовка с Наташенькой.

— Вы куда? — весь любопытство, всполошился Вовка и, узнав куда, пробкой вылетел из машины. — Я с вами.

— Тебе совсем не обязательно, — возразила Наташенька.

— Мне очень даже обязательно!

— Ты останешься со мной, — повысила голос Наташенька. — У нас программа. Я тебе жена или нет?

— Подчиняюсь грубому нажиму, — развел руками Вовка. — Остаюсь выполнять программу. А потом можно будет съездить?

— Потом можно. Я добрая жена.

— А я примерный и послушный муж. Ах, как жалко!

Четырехместный планколет ждал нас на крыше дома, и через несколько минут мы уже были возле института хроноскопии. Перед входом в хронокамеру надели специальные костюмы, нейтрализующие действие силовых полей. Тоненькая изящная женщина с длинной косой, в которую был вплетен белый пышный бант, сопровождала нас. Мы зашли в пустую камеру с матовыми серыми стенами. Но вот стены замерцали, потом поблекли, и вдруг мы оказались в комнате с одним большим, распахнутым окном. Слегка колыхались тюлевые шторы, но дуновения ветерка не ощущалось. На диван-кровати сидели … да, да, мои отец и мать! Хоть я и смутно помнил их облик, но узнал сразу. Они о чем-то серьезно и совершенно беззвучно разговаривали.

— Мы не ошиблись? — спросил Потапов.

— Да, это они.

Женщина с бантом подошла к ним и, встав напротив, внимательно как-то изучающе смотрела на их шевелящиеся губы. Попов подбежал к столу и с любопытством вперился в раскрытую тетрадь с записями.

— Стихи, — разочарованно протянул он.

Со странным чувством жалости и радости я смотрел на своих молодых отца и мать. К горлу подкатил комок.

— О чем разговор? — спросил Потапов женщину.

— Ничего существенного. Решают, где провести выходной день.

Я понял, что эта женщина умеет угадывать слова по артикуляции губ.

Неожиданно мама резко вскочила и, проникнув сквозь Потапова, убежала в другую комнату. Папа потянулся и зевнул. Скоро появилась мама с младенцем на руках. Я инстинктивно уступил ей дорогу. А младенец, несомненно, был не кто иной, как я сам. Папа взял «меня» на руки, стал корчить рожицы, что-то говорить и улюлюкать. Мама расстегивала кофточку, мы поняли, что будет кормить ребенка. Потапов с Поповым рассматривали корешки книг на трехъярусной полке, досадуя, что эти книги невозможно вытащить и раскрыть. Отец открыл дверцу громоздкого шкафа и начал копаться в папках и бумагах. Друзья моментально оказались радом, а Попов даже застрял внутри отца и сказал, что отдал бы пять лет жизни, чтобы прочесть содержимое бумаг. Неожиданно отец с матерью и вообще вся мебель задергались, стали искривляться и размазываться, появились какие-то собачьи головы, велосипеды, бревна, все перемешалось, переплелось — ничего не разобрать.

— На редкость капризная аппаратура! — проворчал Попов.

Два парня, сидевших в соседней комнате у пульта, виновато и смущенно улыбались.

— Плохо работаем, — сказал один из них. — Восемь лет мучаемся, не можем отладить. Приборы такие.

Позже Владимир рассказал мне, какого труда, терпения и настойчивости требовалось Потапову и Попову ловить и выискивать нужные изображения. Они сутками напролет просиживали у часто барахлившего хроноскопа. Помех было множество: вспышки на Солнце, повышение интенсивности потока космических лучей, атмосферные явления. Приходилось выбирать, фильтровать, сопоставлять, копаться в миллионах «кадров», устанавливая их хронологическую дату и последовательность. Удовольствие это было дорогое, целый энергетический комплекс работал на установку, и только в виде исключения друзьям было дозволено пользоваться хроноскопом. Но когда-нибудь и им скажут, что люди вы, конечно, заслуженные и пострадавшие, но пора бы и меру знать, результаты нужны.

Через несколько дней друзья пригласили меня посмотреть еще одно пойманное, очень важное изображение. С нами отправились и Владимир с Вовкой. Да, на этот раз картина заставила меня поволноваться. Мы очутились в моей холостяцкой комнатушке в Чите двадцатого века. Больной, худущий и выцветший, я лежал в кровати и пустым взором смотрел в потолок. За окном падал снег. Стрелки часов на стене показывали три минуты первого. К окну подошел мой приятель по аварийке Коля Мигунчик и открыл большую раму.

— Сейчас ты должен перенестись в наш век, — сказал Потапов.