Феномен Артюра Рембо

Об этом — центральное произведение «Последних стихотворений», цикл «Празднества терпения». В первом стихотворении этого цикла — в «Хоругвях мая» — говорится о «трагическом лете», об участи поэта, обреченного «быть измотанным» «сезонами», «временами года». Видно, что свою личную храму и свой собственный поэтический эксперимент Рембо обобщил, осмыслив на уровне категорий «Вечности» и «Золотого века», на уровне бытия Природы и ее главных проявлений — искусства, любви, «жажды», «голода»). Поэт делает ставку на поэзию как на «самую высокую башню» «веселья и легкости» — в цикле «Терпений» содержится заявка на утопию, на романтическую иллюзию этой «башни», этих праздничных «хоругвей». Как и положено утопии, она сооружается на фоне действительного положения дел, которое далеко от «веселья и легкости».

Ритмы цикла праздничны, вызывающе легки, демонстративно бодры, удивительно просты, прозрачны; в них прямо выражено празднество «веселья и легкости». И в самом беззаботном тоне сообщается: «я жизнь свою сгубил». Повторяем: «драматическому лету» («Поре в аду») вверяет себя поэт, не сомневаясь, что будет «измотан». «Иллюзий никаких» — «я умираю». Он обретает свободу? Но «свободным» будет «его несчастье». «Терпение» больше похоже на «страдание», а «терпеливый» — на «пациента», на неизлечимо больного человека, который тешит себя надеждой, что на мгновение «страдания к небу поднялись». И тут же поправляет себя «надежды нет» — «есть мученья».

Таким образом выстраивается внутренняя логика всего цикла. Ритмы стихов отражают эту логику, движение от «хоругвей мая» к «вечности» и даже «золотому веку», движение «ясновидческой» утопии, иллюзорного освобождения, «воспарения», создания загадочных «атласных очагов». Соответственно все прозрачнее становится ритм; он тоже «парит» — в вечности. Но одновременно проявляет себя трезвый и безжалостный самокомментарий, развивается мотив мук и гибели. Таким образом, завершающая часть, с одной стороны, венчает утопию — это «Золотой век», с другой — преподносит этот «венец» иронически; тон резко меняется, словно бы голос фальшивит, словно бы песня поется с чужого голоса. Словно бы поэт решительно взглянул на себя со стороны — и беспощадно разделался с «высокой башней». Разделываться с самим собой обыкновение для Рембо.

«Ясновидение» расшатывало основы традиционной системы стихосложения. Объективно это был процесс обогащения, расширения возможностей стиха, эпохальный процесс открытия «свободного стиха» французской поэзии. Сохраняя временами рифму, Рембо внедряет ассонансы, двенадцатисложную строку заменяет одиннадцати-, десяти-, восьмисложной, прибегает к укороченной строке, подчиняющейся ритмам песенным, разговорным, варьирует в этих целях цезуру, не соблюдает порой пунктуацию, вообще демонстрирует независимость относительно «правил», демонстрирует свое право быть собой в поэзии, сохранить свою индивидуальность — и свою свободу относительно любой регламентации.

Своеобразие момента творческой судьбы Рембо, запечатленного в последних стихотворениях, выражается в том, что, освобождаясь от правил, он писал все же стихотворения — то есть подчинялся той условности, той несвободе, которая заключена в условности поэтического языка как такового. Вызревание прозаичности в его последних произведениях, появление «поэзии в прозе», появление «озарений» предвещало освобождение от этой несвободы — то есть то освобождение от поэзии, роковое освобождение от искусства, которым завершил свой путь Рембо.

Дата создания «Озарений» не сохранилась (опубл. в 1886 г.), но, очевидно, это произведение примыкает к «Последним стихотворениям», следует за ними как следующая раза «ясновидения». Надо полагать, что жизненные впечатления питали мир необыкновенных «озарений», и можно, конечно, потрудиться, стараясь перевести их в план реальной биографии поэта. К этому побуждает и то, что Рембо даже в «Озарениях» сохраняет свою способность «видеть»; фрагменты кажутся видимыми картинами, порой сценами. Фрагменты лаконичны, компактны, составлены по преимуществу из материала, который «под рукой», — они, как может показаться, даже «просты».