Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи

1907 и 1908 гг. стали наиболее значимыми в актуализации феномена Башни: обозначились роли основных участников башенного «действа», до конца была проведена попытка создания «церкви Эроса». Также, уже после удара, нанесенного башенному проекту смертью Зиновьевой (17 октября 1907 г.), произошло событие, которое Иванов счел своим «посвящением» (январь 1908 г.), кто дало ему уверенность почувствовать себя основателем новой религии. В 1907 же году началось интенсивное общение с Ивановым и сестер Герцык. Евгения, впрочем, познакомилась с башенной четой еще в начале 1906 г.: на Башню ее привел влюбленный «во все герцыковское», – а на тот момент в младшую сестру, – книгоиздатель Дмитрий Жуковский. Знакомство Евгении с Ивановым не было случайностью: к Башне ее притянул острый интерес к культивируемому там дионисизму. В 1904 г., видимо, по следам чтения журнальных публикаций ивановского исследования «эллинской религии страдающего бога», Евгения записала в дневнике: «Как греки узнали тогда, до всего, о страдающем Дионисе? Откровение? В Христе унижено, оскорблено страдание. Потому нет для мира Бога, что с ним ждут воскресения, искупления. А в Дионисе само страдание – Бог без искупления, без воскресения. Как это могло быть уже тогда? И только один есть путь, и он – туда» [583]. – Несколько сумбурная, эта запись, однако, весьма информативна в отношении тогдашнего мировоззрения Евгении. Во-первых, Ницше убедил ее, что Бог для мира умер – «нет для мира Бога». Пока (до присоединения к православию в 1911 г.) присутствие Бога в Церкви для нее закрыто – она опытно не знает ни «искупления», ни «воскресения». Христос умерший и воскресший в глазах Евгении фикция, – однако, во-вторых, Бог страдающий для нее – предмет безусловной веры. А потому на тот момент ее бог – Дионис, олицетворение безысходного страдания как такового. Как ницшеанка и читательница Иванова, Евгения уже в начале 1900-х гг. вступила на тот «путь», который и привел ее на Башню.

Быть может, именно в «Воспоминаниях» Е. Герцык дан один из самых точных в мемуаристике портретов башенных супругов. Иванов – то ли юноша, то ли старик, – и «никогда – зрелый возраст». Юношеские страсти в сочетании с претензиями на учительство, и это при отсутствии подобающей зрелому мужу ответственности: шестидесятилетняя автор «Воспоминаний» указала, вероятно, на самую знаменательную грань личности мистагога. Запомнившийся ей на всю жизнь облик Зиновьевой – также почти ее «икона»: «небрежно разрисованное лицо», «бровь, криво сбегающая над огневыми синими глазами, и сколотый булавками красный хитон». Это трагическая маска, архаичная, грубо сработанная и при этом поразительно живая; и Зиновьева как раз позиционировала (и, видимо, осознавала) себя в качестве героини античной драмы. Проницательно определила Евгения Казимировна и суть тогдашней ситуации этой странной семьи. Их андрогинный союз достиг своего акмэ – предельного расцвета «творческой полноты», – но «полуденный час недолог»[584]. Действительно, супруги уже были накануне своих экспериментов по «жизнестроительству» и созданию на Башне «хоровой общины», которые вызовут – не пройдет и двух лет – серию катастроф. Уже спустя год в результате деятельности «гафисского кабачка» и попыток реально пережить душевные перипетии мифа об Эдипе[585] Иванов, как пишет Е. Герцык, превращается в «осеннее дерево с ободранной ветром листвой», Зиновьева же оказывается под ножом хирурга[586]. Однако их «зенит», утверждение ими жизни «в духе и красоте», Евгения увековечила, так что в иконографию хозяев Башни навсегда вошли черты «большого, героического» – «бетховенского» стиля[587].

В отношениях Е. Герцык с Ивановыми 1906 год был ознаменован лишь немногими встречами, последовавшими за их знакомством; гафисские «среды» Евгения, по-видимому, ни разу не посетила. Вновь на Башне Евгения вместе с сестрой оказались уже весной 1907 г. За время их отсутствия там завязались все сюжетные узлы последующей драмы. – В ноябре 1906 г. в башенный заколдованный круг вступают М. Волошин и М. Сабашникова. Будучи оба очарованы Ивановым, они поселяются на Таврической, 25 под башенными апартаментами; одновременно с ними на Башне водворяется А. Минцлова. Полуребенок, утонченная до болезненности и при этом талантливая художница, двадцатичетырехлетняя Маргарита Сабашникова, пребывающая в каком-то экзистенциальном недоумении от неудачного брака с Волошиным, сразу делается объектом жадного внимания обоих супругов: Городецкий получил отставку, и они ждали нового «третьего», дабы в тройственном браке осуществить ядро новой соборности, оргийной Церкви «неведомого бога»…