Феномен Мессинга. Как получать информацию из будущего?

Не будем сомневаться в правдивости прямолинейного генерала, однако из дальнейших записей в том же дневнике становится ясно, что сам Ермолов на том губернаторском обеде, конечно же, не присутствовал, не рискуя тут же быть отправленным по месту ссылки… Значит, единственным источником тут мог быть его друг – сын губернатора, о котором он тут же отзывается как о «увлекающемся» и не равнодушном к «питейному зелью». Это, конечно же, во многом понижает правдивость сведений о предсказании монаха Авеля. Есть тут и еще одно соображение – кажется естественным, что за губернаторским столом обедали не только губернатор с сыном и монах, поэтому распространение столь крамольных сведений Авелем должно было бы быть решительно пресечено, хотя бы из соображений личной безопасности присутствующих. Вывод один: однокашник Ермолова пересказывал ему некие слухи, уже тогда кружившие вокруг странного монаха, но еще явно недостаточные для его отправки в Тайную канцелярию.

Впоследствии следователь спрашивал Авеля:

«Отобранные у тебя тетрадки, писанные полууставом, кто их писал, сам ли ты, и если сам, то помнишь ли, что в них написано, и если помнишь, то с каким намерением таковую нелепицу писал, которая не может ни с какими правилами быть согласна, а паче еще таковую дерзость, которая неминуемо налагает на тебя строжайшее по законам истязание? Кто тебя к сему наставил и что ты из сего себе быть чаял?»

На что монах простодушно отвечал:

«Ныне я вам скажу историю свою вкратце. Означенные полууставные книги писал я в пустыни, которая состоит в Костромских пределах близь села Колшева, и писал их наедине, и не было у меня никого мне советников, но все от своего разума выдумал…».

Тут же следует вопрос:

«Для чего и с каким намерением и где писал ты найденные у тебя пять тетрадей или книгу, состоящую из оных?»

И Авель пространно рассказывает:

«В каком смысле писал книгу, на то говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении того солгу, то да накажет меня все милостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующия: 1) уже тому девять лет, как принуждала меня совесть с появления голосов и видений, всегда и непрестанно об этом гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине Второй; 2) указом ведено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак не можно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первыя две сочинил в Бабаевском монастыре, а последние три в пустыни».

Следствие формулирует новые вопросы:

«Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому-либо? И что с тобой воспоследовало за них?»

На что монах чистосердечно отвечает:

«Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил монастырского попечителя и братию. Игумен предоставил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместники и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «Ваше превосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполняя, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь».

Так раскрывается загадка пророчеств на обеде у губернатора… Оказывается, все просто, даже не читая тетрадей (а это было весьма благоразумно в таком страшном деле), губернатор просто провел первичный поверхностный допрос и тут же отправил косноязычного монаха с глаз долой в столичную «пытошную канцелярию». О слухах, сопровождавших странного монаха, он и рассказал сыну, а тот – своему другу Ермолову.

Между тем в следствии возник еще один вопрос:

«Для чего внес в книге такие слова, которые особенно касаются Ея Величества и именно аки бы на нее сын восстанет и прочая, как ты уразумел их?»

Ответ монаха просто поразителен:

«На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию и утверждаю под смертною казнию, что я возстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюсь чистосердечно, что сии слова написал потому, что он, сын, есть человек подобострастен, как и мы; а человек различных свойств: один ищет славы и чести, а другой сего не желает, однако мало таковых, кто бы онаго убегал, а великий наш князь Павел Петрович возжелает сего, когда ему приидет время; время же сие наступит тогда, когда процарствует мати его Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня 40 лет: ибо так мне открыл Бог…».